К удовольствию нижних чинов Скадник стоял перед воронкой целым и невредимым, но ошеломленный тем, какая неведомая сила с беспредельной быстротою углубилась в землю. От неопределенной радости Скадник захлопал в ладоши и, подплясывая, побежал к тому месту, где возникало новое движение земли: он не догадывался, что благодаря его поступкам всеми нижними чинами овладевал страх. Вторая воронка походила на первую, но для Скадника важным было не возникновение само по себе, а его причина: что причина где-то лежала, он не сомневался, и, ускоряя бег, он выбрасывал руки вверх, словно стремился поймать резиновый мяч.
Наблюдавшие его нижние чины затаили дыхание: звать Скадника было бесполезно, а утянуть его за руку в окопы никто бы не решился. Однако Скадник обнаружил причину: огромный снаряд упал далеко от него, но не взрывался. Для Скадника стало ясно, что перед ним лежала машина, образующая воронки. Он почувствовал, что может поднять эту машину, и нагнулся, чтобы взять ее. Дикий крик вырвался из его груди от прикосновения к стальному телу снаряда: он обжег кожу обеих ладоней и махал кистями руки, как птица крыльями при быстром полете. Ему надо бы бежать, но он не услышал взрыва и не увидел, как закопошилась земля: многие нижние чины утверждали, что его тело, порванное на мелкие куски, взлетело на воздух с брызгами крови, чтобы никогда на суровую землю не возвратиться.
Иван Бытин немного прослезился, обозвав действие бывшего преданного ему раба непристойным словом: поток отборного российского мата снова стал извергаться из его уст. Канонада с немецкой стороны продолжалась не больше часа, но утро будто бы возникло где-то в вечности, на неопределенном материке: ни солнце, ни день не были похожими на себя при сгорании бездымного пороха, при непостоянстве стонавшей и подпрыгивающей земли. Немцы, по всей видимости, считали разрушительную артиллерийскую подготовку законченной, постепенно переходя на разрывную шрапнель для уничтожения живой силы противника: снаряды разрывались в воздухе, а картечь залетала под навес. Нижние чины плотнее прислонялись к холодным стенам, пользуясь бойницами как наблюдательным пунктом. Густые колонны немцев выступили повсеместно, неся ружья с ощетинившимися штыками на перевес: отшлифованный металл блестел, и миллиарды лучевых искр игриво копошились на отточенных штыковых клинках. Через головы собственных колонн немцы не ослабляли артиллерийской стрельбы по русским окопам: все замерло, что могло двигаться, но осторожная и вкрадчивая команда передавалась русскими нижними чинами затаенным полушепотом:
— Отступать…
Павел Шатров принес означенную команду, одолев пространство от блиндажа командира второго батальона до седьмой роты ползком на брюхе по голой земле: он совершил подвиг, но искал он в окопах неизменного друга — Илью Лыкова. Они облобызались, как после долгой разлуки, но хладнокровие каждый из них сохранил: смущению и страху не было уже места. Нижние чины уходили из окопов поспешно, сутулясь и принижаясь: ходам сообщения они предпочитали открытое поле.
— Тронемся, что ли, для отступления? — нетерпеливо произнес Илья Лыков.