Почему я, обладая веселостью нрава, ухожу из сего мира? Умираю потому, что, боюсь, и меня захватит организационное начало и что я окунусь с головой в какое-либо надлежащее руководство. Я умираю не потому, что боюсь наседающего со всех сторон бюрократизма, — я его не боюсь, ибо он мне приносит эликсир жизни — смех. Мне достаточно самому себе произнести два слова: «соответствующая установка», чтобы смеяться всю ночь напролет. Я умираю потому, чтобы самому не стать бюрократом и не начать организовывать вселенную.
Но все же, почему я обратился с письмом к тебе? Я уже сказал, что у тебя в характере есть несколько моих черточек. Ты мне скажешь: «Но ведь я руковожу и организую». Да, это так. Но является ли твое руководство от чрезмерной чувствительности к сим условным понятиям? Не временный ли у тебя это налет? Ты не чиновник, а мысль твоя трепещет в формах, чуждых твоему классу. Не произносишь ли ты слова «надлежащие мероприятия», как попугай: «попка дурак»? Не оскорбляйся, Авенир, а думай и выходи из условных форм. Я устал писать, а сказать тебе хотелось многое. Кроши, крой всех бюрократов и истребляй бюрократизм, если можешь, всеми мерами. Не чеши гребенкой форм бюрократизма, ибо от этого происходит его растительность. А «Центроколмасс» ты только причесал. Что это означает? Что и ты, в быстром потоке бюрократического разлива, был захвачен воронкой, вьющейся над пучиной. Бойся этой пучины. Она начала засасывать и тебя. Сейчас мне остается отнести это письмо, опустить его в почтовый ящик, а затем умереть. Но прежде напишу еще заметку в домашнюю стенгазету «Пролетарское благо». Я, видишь ли, занялся организацией внутреннего порядка ради смеха и напугался в первый раз в жизни — не всурьез ли это я делаю?
Итак, после заметки — покончу с собой. Я перережу вены на правой руке и истеку кровью. Должно быть, будет большая услада в смерти, и по-моему, ее люди боятся зря. Быть может, она является громадным актом наслаждения. Жаль, что не могу прислать тебе второе письмо с того света.
Прощай. Автоном Пересветов».
Прочитав письмо, Авенир Евстигнеевич отложил его в сторонку, как ненужный документ, изложенный «лишним человеком», хотел подняться со стула, но не смог.
«Нельзя же так смотреть пренебрежительно на человеческий документ», — подумал он и потянулся за письмом, чтобы прочитать его вторично.
Прочитавши, он откинулся на спинку кресла, долго думал. Авенир чувствовал, что самоубийцу он где-то видел и был склонен к личной дружбе с ним, но мешали этому именно формы, о которых говорил автор письма. Обратившись к собственному сознанию, Авенир решал вопрос: прав ли автор «объективно» или суждения его весьма «субъективны»?
Ему представилась окровавленная голова самоубийцы, которая, оскалив зубы, добродушно произнесла: «Опять ты рассуждаешь в общем порядке?» «Может быть, он был прав, — вспомнил Авенир, подумавши об Автономе, — когда говорил: если можешь — выгони семьдесят пять процентов на производство кирпичей».
Он припомнил физиономию Автонома и догадался, что автор письма — он.
«Что же лучше: производить кирпичи — или писать ненужные бумаги?» — подумал Авенир. И в его воображении сразу возник ряд картин. Тысячи людей копошились в глине и воде, делали кирпичи. Другие тысячи выстраивали из этих кирпичей высокие здания, а в зданиях — работали миллионы рабочих.
Перспектива оказалась заманчивой, и он порылся в своем докладе, чтобы посмотреть, сколько аппарат «Центроколмасса» пожирает средств, не создавая ценностей. Сумма оказалась изрядной — до семи миллионов в год.
— Гм, да! — проговорил он вслух. — Сумма изрядная. Можно уездный город построить…
И Авенир в третий раз перечитал письмо Автонома.
«Ну, как его назвать? Дураком — не подходит, неглупый парень. Упадочником — тоже нет. Чудак, должно быть. Стоит ли помирать от бюрократизма, когда мы ему живо голову свернем».
Затем Авениру Евстигнеевичу пришла в голову несерьезная мысль: «Является ли портфель признаком культурности или же он есть признак бюрократизма?»
— Тьфу, черт возьми, какая мерзость лезет в голову, — сказал он громко и вышел из кабинета. Письмо он вложил в потайной карман, чтобы перечитать его еще раз на досуге.
Волнение Авенира и заметила Феклуша. Авенир Евстигнеевич прошагал по коридору и снова вошел в кабинет.
Он старался думать о предстоящем через несколько минут докладе, но в голову лезло содержание полученного письма.