Раздался резкий свисток, а затем выстрел, другой. Авенир лениво поднялся, окинул глазами ту поляну, где происходило рабочее собеседование, но никого не увидел. Какое-то тревожное чувство пробежало по телу, как электрическая энергия по проволоке, и он ринулся в глубь леса. Где-то кто-то стрелял, наполняя лес трескотней. Остановившись, Авенир прислушался, но стрельба смолкла, и по лесу шел какой-то шепот листвы и треск ломившихся сучьев, которому Авенир уже не придавал особого значения. Под согнувшейся березкой Авенир увидел несколько пятен свежей крови.
«Кто-то кровь спускал», — подумал он, припоминая сказанные ему слова Лобкова.
В поселке он узнал, что по рабочим стреляла полиция, разогнавшая маевку. Кузнец Прошка был ранен пулей и подобран товарищами.
В другое воскресенье его снова потянуло в лес, где, оставаясь до самого вечера, он впервые в жизни почувствовал огромную любовь к природе, открывшейся для него каким-то новым миром.
«Люди изнывают в жалких конурах, пропахнувших плесенью, обвешанных паутиной, — думал он, — а здесь необъятный охват красоты и пространства, свежее дыхание природы и покой».
Среди недели по какой-то неважной причине он не вышел на работу и с большой радостью направился в лес. Нечаянно он натолкнулся на то место, где увидел кровь, пролитую кузнецом Прошкой. Но пятна крови уже омылись дождем, а на месте их остались лишь темные крапинки. Какой-то непонятный ужас охватил Авенира, и он бросился бежать от того места.
В этот день природа не казалась ему привлекательной. Его тянуло в завод, к станку, к его равномерному движению. Он подумал, что правильное в жизни только то, что движется посторонней силой и механическим свойством.
«Ну-да, — удостоверял он самого себя, — червячный винт не может подать вал на полмиллиметра больше: механике свойственна точность».
И суппорт, и его собачка, и ползун — все это были вещи, движущиеся равномерно, для которых нет другого закона.
«А что означает чувство человека? — Вчера я здесь, на этом месте, ощущал красоту, ныне — пришла боязнь и скорбь. Стало быть, чувствительность — вещь весьма неусовершенствованная».
Думал над этим вопросом Авенир долго, скрывая думы от всех, — как бы не посмеялись товарищи и старшие. Он не догадался, что и товарищи по возрасту, и старшие — с малых лет думают над теми же вопросами и не могут их разрешить.
Долгие и мучительные годы войны обнажили этот вопрос, было понятно всем, не каждый обходил его сторонкой, чтобы не бередить и чужих, и своих ран, да не попасть под подозрение.
Авениру шел двадцать четвертый год, и он, как и многие его товарищи, заглушал в себе чувство возмущения, ожидая своего времени.
Февральская революция принесла некоторые изменения: возмущаться была просторная возможность, изливать чувства можно было без конца, а когда нет конца, должен быть какой-то предел. С первых же дней революции люди устанавливали предел: восторгались и стояли посередине. Можно было наклониться вправо, но отнюдь не падать на левый бок. По этому серединному течению плыл и Авенир, но плыл уже лежа на левом боку.
В октябре Авенир взял в руки винтовку. Бродя по грязным поселковым улицам, он мозговал, что применить ему винтовку не на чем. На углу одной улицы он увидел трепавшийся от ветра клок бумаги, приклеенный одним концом к стене. На клочке Авенир прочитал: «Голосуйте за партию народной свободы».
Зло обуяло Авенира, и он ринулся к углу, как разъяренный бык на красное. С остервенением сорвал он этот лоскут бумаги, разорвал его в мелкие куски. Сим беспримерным актом он и вступил в преддверие гражданской войны. Но в настоящую гражданскую войну он вступил уже не с винтовкой.
— Винтовка — оружие кустарное, — говорил он, — а кустарное производство не есть массовое.
В гражданскую войну он был артиллеристом, предпочитая этот род оружия по весьма основательным мотивам.
— Гражданская война, — говорил он, — тоже своего рода кустарничество. С одной стороны — кустари и с другой — кустари. И вот, когда в кустарную цепь пехоты выпустишь крупное производство — большой снаряд, кустари не выдержат конкуренции.