Удары под ребра Илья Лыков получил за невнимание к самодержцу, вышедшему на балкон в сопровождении августейшей семьи и многочисленной свиты. Илья Лыков попытался подняться, но кто-то добровольно, с неимоверной силой, тянул его книзу за подол пиджака. Тогда Илья Лыков стал рассматривать царя с различных точек зрения: он видел, что царь теребил вызолоченные наконечники аксельбантов и поправлял усы. Одет был царь в летнюю форму драгунского лейб-гвардии его величества полка, на золотых вензелях его полковничьих погон искрились лучи полуденного солнца.
Люди пропели гимн, но стояли по-прежнему коленопреклоненно, ожидая ответного царского слова, но император не был горазд на слова. Царь молчал — молчала и ожидающая толпа. Воздух был прозрачен, но неожиданный тревожный возглас все же проник в его плотную тишину.
— Долой немцев с командных должностей нашей армии! — прокричал кто-то с балкона.
Мелкая дрожь пробежала по спинам суетившихся людей: возглас был смел, и люди понимали, что этот возглас не может не омрачить праздничного настроения царя…
Оробевший император обернулся, и его голубые глаза встретились с воинственным взором великого князя Николая Николаевича.
— Дядя! — с тихим упреком произнес царь, понимая, что брошенной фразой об изгнании немцев из армии великий князь, как мелкий демагог, побеждает дряблые сердца российских простаков. Великий князь уже был назначен верховным главнокомандующим русской действующей армии, и царь семенил ножкой, не зная, чем бы отменным отважиться и перед толпой, и перед августейшим дядюшкой. На выручку царю, однако, своевременно поспешил престарелый, но еще подвижной граф Фредерикс.
— Ви, ваше высочество, большая патриот! — сказал Фредерикс великому князю и за российских простаков пожал ему руку.
Великий князь понимал прекрасно Фредерикса, но у него не хватало силы, чтобы, стиснув зубы, до боли сжать графскую руку. Таким образом самодержец был выведен из затруднения и, благословив людей на ратные подвиги, удалился во внутренние покои.
Медными звуками стонали колокола, и торжественный день угасал в тревоге. Командующий виленским военным округом генерал Павел-Георг Карлович Эдлер-фон-Ренненкампф, преобразовывая части округа в Первую армию, телеграфировал в Санкт-Петербург, что через неделю после полного изготовления его армия победоносным маршем вступит в Берлин.
Ренненкампф пред лицом российских простаков готов был отрубить свою правую руку, если не совершит триумфального въезда в столицу немцев. Генералу верили: в тысяча девятьсот пятом году он одолел забастовку, уложив великий сибирский путь трупами железнодорожных рабочих. Ныне генерал принес новое заверение о торжественном въезде в Берлин, и это заверение русским патриотам было по духу. Хотя генерал и был нечист на руку, но сердце его всецело принадлежало русскому царю.
Сердце же Ильи Лыкова принадлежало только ему самому, и в ночь на третье августа он отбыл на свою калужскую родину, где он должен был призываться из запаса на предстоящие ратные подвиги…
3. Носители силы сопротивления
Нес я животворящий крест господень безропотно, но под тяжестью оного все же изнывал.
Исторической датой четвертого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года можно отметить два важнейших события, происшедших одновременно, но в различных населенных пунктах континента: в Берлине в этот исторический день германская социал-демократическая фракция рейхстага голосовала за военные кредиты, а в Калуге на военном плацу рядовой запаса русской армии Павел Шатров вместо водки пробовал одеколон, разведенный водою.
Вожди немецкой социал-демократии представлялись Вильгельму, и, по уверениям генерала Людендорфа, они, пожимая руку кайзера, давали ему обет верности на светлые и темные дни.
Павел Шатров также представлялся, но не русскому императору, а командиру двести двадцать шестого пехотного Землянского полка — полковнику Толбузину. Представлялся Павел Шатров с сознанием собственного долга, но без последующего рукопожатия.
Полковник Толбузин проходил по фронту шеренговых построений; он следил за выправкой нижних чинов, прибывших из запаса, а сопровождавший его полковой адъютант поручик Усов на груди каждого нижнего чина ставил мелом номер соответствующей роты.