Все офицеры были в соответствующем расположении духа, за исключением полкового начальника по хозяйственной части — капитана Потапова: капитан стоял перед дилеммой, приобретать ли ему набрюшники для согревания полости живота нижним чинам или нет. Капитан Потапов до сих пор был строевым офицером, он знал, что нижние чины побросают набрюшники при первом же удобном случае, но полковые суммы на предмет утепления солдатского живота все же были ассигнованы.
Капитан Потапов считал себя патриотом, и он колебался — можно ли присваивать суммы несуразного полкового ассигнования в первые дни общего национального подъема?
А что присутствие национального подъема было налицо, это стало приметно и для невооруженного глаза Павла Шатрова, когда он рядом со своим другом Ильей Лыковым в ротном строю следовал с далекой окраины к главным улицам.
Илья Лыков почти что не узнавал города, где некогда протекала его юность: в прошлом город был прославлен тихим нравом горожан и торговым сбытом знаменитого калужского теста. Ныне же город имел иные признаки, а именно — праздное торжество и полную готовность из сладкого теста выпекать в качестве отменных яств дальнобойные мортиры.
К ногам Ильи Лыкова и Павла Шатрова падали букеты цветов, а возгласы горожан возвещали о том, что при наличии общего национального подъема путь к военной победе может быть усеян розами.
Калужские горожане благословляли нижних чинов на предстоявшие ратные подвиги и для временного постоя предоставили ротам лучшие помещения. Благодаря заботам калужских горожан, второй взвод седьмой роты двести двадцать шестого пехотного Землянского полка разместился в обширном танцклассе калужских епархиалок. Молодые поповны пребывали на летних каникулах, танцкласс пустовал, и Илья Лыков с Павлом Шатровым без особенного затруднения могли прокатиться на подошвах по глянцевидной поверхности скользкого паркета. Павел Шатров и Илья Лыков приятно изумились существованию в епархиальном училище танцкласса: досточтимое учебное заведение, по их мнению, подготовляло только достойных супруг духовных пастырей, а не танцовщиц. Павел Шатров и Илья Лыков выразили особенное сожаление о том, что они никогда не видели где-либо плясавшей попадьи.
Пожилые нижние чины, призванные из запаса, поощряли молодость Павла Шатрова и Ильи Лыкова, а потому вопрос о том, возможно ли плясать попадье, при степенности сана ее супруга, получил разностороннюю огласку.
— Вы вахлаки, ничего не понимаете! — вставил свое замечание рядовой Иван Бытин. — Попадья пляшет для утехи и услады попа, а не для публичности!
Нижние чины тогда немного позавидовали попу и вышли на обширный двор, куда вызывал их ротный сигналист для принятия горячей пищи.
Походная кухня в виде объемистой медной бадьи на колесах чадила дымом и дышала паром. Кашевар в белом колпаке, опустив огромный черпак на медное дно, стоял на тормозе в раздумье и озабоченности: он для первого дня приготовил перловый суп так, что вложил в это дело полностью все свое кулинарное уменье. Изготовленным супом кашевар полагал победить простые сердца нижних чинов, чтобы самому остаться при кухне навсегда, но нижние чины стояли у походной кухни и не находили средств для потребления пищи. Им еще не выдали походные котелки, а принимать еду ложками прямо из медной бадьи на колесах уставом внутренней службы воспрещалось.
— Этак, близ нашей сельской местности, погиб от голода и благородства барин, нечаянно заплутавшийся в лесу: у него в сумке была коврига хлеба, но не было ножа. Барин погиб от голода, потому что руками, по его мнению, ломать хлеб было бы неблагородно, — заметил Павел Шатров и поспешно вышел за ворота.
У калужской торговки он приобрел арбуз и, разрезав его пополам, выдолбил сочное тело, предложив одну половинку своему другу Илье Лыкову. Способ потребления пищи был изобретен, и нижние чины, последовав частному примеру Павла Шатрова, таким же образом приготовили примитивные миски.
Калужские горожане, пребывавшие на людной улице, одобрили это изобретение и тут же решили, что примитивный российский разум может иметь большое преимущество перед коварством превосходной немецкой техники.
Калужские горожане благопристойными возгласами выражали мужество — они бесновались и восклицали нечто противонемецкое. Немецкое главное командование, однако не прислушивалось к возгласам калужских горожан: утром четвертого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года немецкая армия вторглась на бельгийскую территорию без предварительного объявления войны.
Калужские горожане покинули улицы поздней ночью, а именно — в тот момент, когда генерал Людендорф располагался в бельгийской гостинице местечка Гервэ на первый ночлег на территории неприятеля.