Вечером девятнадцатого августа штаб Первой русской армии расположился в Эйдкунене — в тридцати пяти километрах от передовой линии. Генерал Ренненкампф, перейдя со штабом на чужую территорию, считал подобное действие личным подвигом. Ренненкампф не отдавал никакого приказания частям относительно возможных случайностей. Однако командир сто пятьдесят восьмого кутаисского полка, грузинский князь, полковник Гоголадзе, все же проявил инициативу, не предусмотренную, но принесшую решающую пользу.
Восемнадцатого августа Гоголадзе продержал полк весь день в полном обмундировании, не предприняв никакого перехода. Нижние чины полка, составив ружья в козла, расположились у опушки рощицы, штабу же полка были отведены строения в фольварке, где в одном из домиков расположился командир полка, наблюдавший из окошка.
Полковник ожидал приказаний из штаба дивизии, приказаний не поступило, и перед вечером полковник, никому не воздавая хвалы, ел чернослив, а косточки бросал в своего денщика — рядового Котляренко, избрав в его лице лучшую мишень для прицеливания.
В молодости грузинский князь был меток в стрельбе и на пари попадал пулей из револьвера в рюмку, наполненную коньяком и поставленную на голову какого-либо решительного по пьяному делу офицера-сверстника.
С наступлением сорокалетнего возраста руки его — тогда еще подполковничьи — потеряли устойчивость, они дрожали при прицеливании, и он, перестав упражняться в стрельбе по живым мишеням, тренировался в дальнейшем попаданием в кружок, выводимый им собственноручно на лбу воскового манекена.
Полковник Гоголадзе знал толк в войне, и, отправляясь на фронт, он обещал друзьям привезти в качестве трофея череп убитого им немца, дабы череп этот в преклонные годы полковника служил ему в качестве пепельницы.
В день объявления войны грузинскому князю исполнилось пятьдесят два года, однако душа его оказалась молода, а сам он остался игривым по натуре. Он жаждал битвы, но полк его пока что боевого крещения не получил. В ожидании ратных подвигов полк стоял у опушки рощицы, куда время от времени грузинский князь и всматривался через открытое окно.
Полковник ел сочный чернослив, созревший в немецких садах и принесенный ему его денщиком. Он был благодарен денщику и, кидая в него косточками чернослива, полагал, что тем самым ласкает его солдатское сердце.
Котляренко, зная строгость и игривость натуры командира, стоял не шевелясь, держа руки по швам. Однако он не выдержал до конца позы: его веки неожиданно слиплись, так как он почувствовал, что полковник нацелился ему в глаз.
— Моргаешь, стэрвэц! — прокричал полковник, и тарелка, наполненная черносливом, полетела со стола.
Полковник Гоголадзе наступил сапогом на осколки и неожиданно для себя задумался.
— Почему ракэта лэтит? — вдруг спросил он.
— Потому, что она с хвостом, ваше сиятельство! — невозмутимо и поспешно ответил денщик.
Полковник Гоголадзе туго осваивал мысль. Ответ денщика он уяснил себе только через десять минут. Но от этого он не впал в гнев, а расхохотался: он решил было пытать денщика на тот предмет, почему не летит корова, которая так же, как и ракета, имеет хвост, но в этот момент из штаба дивизии его вызвали к полевому телефону.
Из полковой канцелярии грузинский князь через поляну направился к полку, сопровождаемый адъютантом.
Солнце уходило на покой, оно окрашивало в радужные цвета поля и долины, леса и рощицы, и отблески лучей догорали последним пурпуром на поверхности немецких водоемов.
Полковник Гоголадзе не наблюдал природы вообще, но на этот раз он приметил на поляне одинокую корову, к чему-то прислушивающуюся. Корова задрала хвост, чем и навела полковника на прежний вопрос о коровьем полете. Грузинский князь подумал об этом вслух, подняв указательный палец вверх.
— Палэтит?
Он на минуту остановился, пристально, из-под густых бровей, посмотрел на корову и поставил указательный палец вертикально, по направлению к земле.
— Не палэтела!
Полковник несколько раз менял положение указательного пальца, задавая один и. тот же вопрос и отвечая на него, пока корова не поставила хвост трубой. В тот момент над головой полковника именно что летело. Но он, обуреваемый иными мыслями, не слышал того, к чему так внимательно прислушивалась корова: гудел пропеллер, немецкий аэроплан возвращался с разведки из далекого русского тыла в свое расположение.