Все темнело и темнело в поле, потом луна взошла, очень большая и полная, но при несчастий двери к природе закрыты: луна и земля были сами по себе, а железный человек шел сам по себе прямо на нас, и было так страшно думать, что ему все известно вперед, на что мы с Глебом годны и что из нас выйдет».
Мысли эти проникли в печать, но среди общего восторга они должным образом не прозвучали.
Двести двадцать шестой пехотный землянский полк переходил границу в повзводном построении, с укороченными дистанциями между рот. Когда четвертый взвод шестнадцатой роты последним завершил переход границы, командир остановил полк на пятиминутный привал. Нижние чины, осмотрев чужую территорию и изумившись ее благоустройством, одновременно, во все четыре тысячи глоток, протяжно и положительно произнесли:
— Ееееоооооо!
Недоговоренный мат нижних чинов многое определял: позади них лежала черноземная русская полоса, косматая, как неприглядная баба, неряшливая, как ведьма, блуждающая среди бурных метелей. Кто-то властно проложил тонкую бровку рубежа, так что даже и ветры не могли перенести мусора с российской земли на благоустроенную территорию немцев. Поля и долины, рощицы и леса, реки и водоемы были здесь возделаны и сооружены пульсирующим напряжением сильной человеческой воли. Железное полнокровие лежало на гладких шоссейных дорогах, обсаженных стройными деревьями, на проселочных межах, залитых цементом и засыпанных мелкодробленым гравием. Нижние чины уяснили, что немцу запутаться на своей территории действительно невозможно: надписи и стрелки на столбах указывали и любое направление, и количество километров от каждого перекрестка до ближнего и отдаленного населенного пункта.
Илья Лыков стремился к тому, чтобы все освоить разумом, и как наблюдательный человек стал примечать некоторую разницу между полевым благоустройством немецкой территории и русской. Илья Лыков с дней отрочества обожал калужские окрестности: они прельщали его взоры своей дикостью и сочным напором полногрудого чернозема — с зрелой зеленой растительностью там соседствовал необузданный бурьян, и в топырящихся листьях крапивы Илья Лыков часто обжигал свои голые икры.
Перешагнув немецкую границу, Илья Лыков окончательно потерялся: ничего калужского территория немцев не напоминала; у немцев отсутствовали селения в русском смысле слова, так как не было скопления изб с дворами и пристройками.
Постройки немцев располагались близ шоссейных дорог, они сооружены были из красного кирпича, покрыты же черепицей. Все дома и надворные постройки утопали в зелени, не походя, однако, ни на усадьбы русских помещиков, ни на пригородные российские особняки.
— Да, немец точно знает, чего он хочет! — вздохнувши, произнес Илья Лыков.
Мысли его уносились неведомо в какую сторону, и он смотрел уже вперед, больше не удивляясь: все было расставлено как нарочито — лес и карты полей, фасады домов и проселочные дороги. Суглинистая немецкая земля давала, должно быть, рекордные урожаи: жнивье на немецком поле прокалывало грубые подметки солдатских сапог. Война пока что не оставила тут ярких следов.
Илья Лыков и Павел Шатров, высланные в дозор под командой ефрейтора Михаила Пафнутьева, подошли к фольварку, обнесенному деревьями. За строениями фольварка лежал сад, пересеченный водоемом, и стадо гусей в сонливой усладе покоилось на воде. Дозорные имели задание обследовать фольварк, куда вела проселочная дорога, облицованная дробленым гравием и серым песком. Кирпичный дом обращен был фасадом на строения, и досужему владельцу в свое время не составляло затруднения обозревать из дома все, что происходило на площадке перед строениями.
Пять рослых рябых коров, похожих одна на другую, тосковали у колодца, обнюхивая и облизывая торчавший чугунный насос. Человек отсутствовал, но везде оставались его следы: все на своем месте, не было лишь того, кто установил тут соответствующий распорядок. Малые и старые спешно бежали от войны, унося главным образом себя и оставляя предметы. Коровы тосковали от безлюдья и, завидев дозорных нижних чинов русской армии, протяжно замычали. Коровы привыкли пить у колодца из корыта, и в отсутствие хозяина они не утоляли жажды из водоема.
Михаил Пафнутьев понял, что животные призывают на помощь человека, и накачал воды из насоса в продолговатое корыто. Немецкие коровы поразили его сосредоточенной деловитостью: они подошли к корыту после его наполнения и одновременно опустили губы в свежую и прозрачную воду.
Дозорные высказывали свое удивление восклицаниями, а Михаил Пафнутьев, остановившись у скирда пшеницы, был совершенно обескуражен: солома оказалась настолько толстой, что напоминала камыш, созревающий на русских болотах. Михаил Пафнутьев извлек из кармана перочинный нож, торопливо из былинки смастерил флейту, с пищиком на суставе. Флейта заиграла, и детская радость засветилась на лице этого сравнительно пожилого человека: немецкий суглинок, оказывается, давал такую растительность, какой на его памяти еще никогда не приносил российский чернозем.