На станции Либемюль генералам подали в вагон депеши Макса Гофмана: первый офицер штаба извещал, что он с остальными чинами также отбыл экстренным поездом, но предварительно передает на усмотрение командующего и начальника штаба русские радиограммы, перехваченные немцами.
Гинденбург был серьезен, и, выслушав Людендорфа, прочитавшего русские приказы, он повторил свой первоначальный вопрос:
— Вы, генерал, пьете коньяк?
Людендорф смутился, но командующий не спеша отвернул стопку.
— Я, генерал, размышляю о том, не выдавать ли нам усиленную порцию рома солдатам?
Людендорф понял вопрос и подумал, не заложен ли в действительности гений командующего в незначительных мелочах?
— Да, генерал, распорядитесь, чтобы ром выдавали нижним чинам в удвоенной порции, — приказал Гинденбург.
Где-то на стыке глухо прозвучали колеса, входящие на стрелку; станционные строения так же внезапно исчезли, как и появились. Поезд проходил сквозь леса. Людендорф и Гинденбург закончили ужин.
Калужская же портниха Ирина, превратившаяся по воле этапного коменданта в рядового, также имела потребность в пище. В форме нижнего чина русской армии она ходила под навесом крытой платформы станции Вержболово, среди опрокинутых ящиков, отыскивая бутылки «виши». Она приняла спиртное ночью, днем же двадцать третьего августа стремилась опохмелиться. Пила калужская портниха коньяк минувшей ночью под заздравные провозглашения капитана в отставке, а в полдень ее одолевала жажда. И ей, конечно, было приятнее принять иностранную жидкость, чем соленый огуречный раствор, которым опохмеляется российское простонародное большинство.
На пограничную станцию по-прежнему прибывали поезда, груженные нижними чинами всех родов оружия, колонны уходили куда-то вглубь, за черту отчуждения, где по-прежнему лежал и ее интерес. Порожние составы подавались к платформам, люди что-то погружали в вагоны, чтобы вместе с грузом отбыть в глубокий тыл страны.
На открытых платформах-вагонах стояли экипажи и шарабаны, молотильные приводы и бои крупорушек, нефтяные двигатели и жнейки. Русское офицерство, полонив мертвый инвентарь, увозило его с немецкой территории на отдаленные российские окраины.
Калужская портниха потеряла призвание к своему ремеслу, и швейные машины, погруженные в вагоны вместе с музыкальными инструментами, не пробуждали уже в ее сердце профессионального задора. Она ходила от одного предмета к другому, поражало ее главным образом их количество и разнообразие.
Калужская портниха задержала свое внимание на локомобиле, но не заметила, как с противоположной стороны из-за него кто-то вышел и хриповатым басом произнес:
— Шатров!
Калужская портниха от неожиданности вздрогнула: фамилия, произнесенная неизвестным, была близка ее сердцу. Она остановилась, чтобы узнать о милом, но перед ее взором появился генерал-майор, который теперь произносил уже другие, незнакомые ей фамилии.
— Лагерев? Палаткин? Стервец!
Калужская портниха вспомнила, что она имеет вид нижнего чина, торопливо приложила левую руку к козырьку.
— Меня зовут Карпий Арбузов, ваше высокородие! — ответила она, улыбаясь генералу ямочками на щеках.
Генерал не признал в ее улыбке девичьего кокетства, он вознегодовал, что титулование его так значительно снижено. То, что нижний чин отдавал честь левой рукой, этого генерал-майор в великом гневе не заметил. Это был генерал-майор Влащевский, погрузивший локомобиль на платформу при помощи целого взвода пехоты.
Нижние чины, производившие погрузки в другие вагоны, имели на руках соответствующие литеры и приказы, не позволявшие им отлучаться, а у генерал-майора, при крупной его видимости, все же не хватало решимости, чтобы нарушить чужие приказы, и он хранил локомобиль сам. Странные фамилии нижних чинов смущали генерал-майора, но ныне стоял перед ним нижний чин не только со странной фамилией, но и с рыбьим именем.
— Когда я тебе говорю: «Здорово, молодец!» — как надо отвечать? — строго спросил Влащевский.
— Мое почтение! — растерянно ответила калужская портниха.
Дрожь, колкая и холодная, пробежала по ее спине: отличив генерала по зигзагам на погонах и лампасам на штанах, она не знала, как правильно его титуловать. Но Влащевский уже заметил нечто более достопримечательное, чем ее ответ: из-под солдатской фуражки выскочила длинная прядь волос и упала на ее лоб. Генерал от радости подпрыгнул на месте, сверкнув никелевыми ножницами перед ее глазами.