— Поручик!
Восточную Пруссию окутала темная предосенняя ночь, сто сорок первый пехотный можайский полк осторожной поступью шел вперед, а Первая русская армия, начавшая свое движение с утра, потоптавшись на месте, приостановила дальнейший поход в полдень.
Рядовой седьмой роты двести двадцать шестого пехотного Землянского полка Иван Бытин, сердце которого принадлежало берлинской потаскухе, тяготился медленностью движения армии. Прошло больше недели, как Первая русская армия переступила границу, и для Ренненкампфа истекал срок расплаты по выданному им векселю: он давал руку на отсечение, если его армия за недельный срок не вступит в столицу немцев. Ренненкампф учредил при армии должность палача с соответствующим штатом; смертной казни он предавал нижних чинов, но его генеральская рука отсечению не подлежала. Иван Бытин утверждал, что командующему армией есть полный резон вступить в Берлин, нежели потерять руку.
В полдень, когда двести двадцать шестому пехотному Землянскому полку, как и всей армии, после трехкилометрового перехода предстояла повторная дневка, Иван Бытин не пожелал принять участия в тягостном для него отдыхе: он считал, что полк приблизился к столице немцев, и гужевым транспортом одолеть это пространство весьма незатруднительно. Повозка Ивана Бытина скрылась в облаке пыли, пудрившей потное лицо Скадника. Пыль сопровождала повозку так же, как пламя огненную колесницу пророка, взятого на небо живьем. Населенные пункты, попадавшиеся ему по пути следования, были безлюдны, а на молчаливых и тоскливых улицах гуляли важные и неторопливые гуси: они ходили с горделивой осанкой, ибо в продолжение нескольких дней их не тревожила ни одна хворостина.
Иван Бытин не принимал в расчет птицы, ибо на берлинский рынок она шла в тушах, а не живьем. Будучи по мирной должности официантом, он исчислял гусей на порции, и одной порции гуся ему было достаточно, чтобы насытиться. Однако на вчерашнем привале каждый нижний чин одолевал гуся, и Иван Бытин пришел к заключению, что немецкие гуси слишком легковесны. Мысли его подтверждались обильным наличием гусей, почему он и принял твердое решение немного потешиться над ними — постегать их кнутом.
Иван Бытин приказал Скаднику пустить коней вдоль долины, где паслось огромное гусиное стадо. Скадник понял своего властелина с полунамека, а подхлестываемые им кони покатили коляску по зеленеющей траве. Неповоротливые жиреющие гуси еле уносили свои тучные тела из-под колес, слегка всплескивая крыльями и скользя по луговине красными лапками. Иван Бытин стоял в кузове повозки, довольствуясь тем, что какой-нибудь неторопливый и самонадеянный гусак, получив удар кнута, невозмутимо вопрошал:
— Кого?
Иван Бытин стремился к совершению ратного подвига, не ожидая, что поведением глупой птицы он может оказаться посрамленным. Его кони неслись к главному стаду гусей, не ожидая ни сопротивления, ни обороны. Но величавый гусь с пепельными крыльями, вытянув стройную шею, наострил клюв: со злобным шипением он ошалело устремился вперед, навстречу вспотевшим коням. Кони фыркнули и внезапно, при полном сердечном трепете, остановились: кони повисли подбородками на поводах, подвязанных к концу дышла.
Иван Бытин при неожиданной остановке описал в воздухе полукольцо и бесповоротно выпал из кузова на лужайку. Величавый гусак, воспользовавшись случаем, ущипнул его за мягкое место. Посрамленный Иван Бытин оглядел луговое пространство и успокоился: кроме гусей, его падения никто не видел.
Воинский пыл, толкавший его на ратные подвиги, быстро остывал. Он приказал Скаднику выпрягать коней для ночлега. Он уснул в полночь, а виденный им сон вывел его вновь из обычного равновесия.
Иван Бытин видел во сне немецкий штык. Он был не похож на русский: он походил на нож, в то время как русский — на прямое шорное шило. Иван Бытин видел медную опояску, отделявшую рукоятку от лезвия. Иван Бытин дрожал, а немец, державший штык, курил огромную чугунную трубку. Он выбил трубку о лезвие штыка, но вместо пепла из ее жерла вылетела картечь. Пламя озарило пространство, а металлический кончик языка, покрасневший от нагрева, направился в сдавленную грудь Ивана Бытина.
— Мама! — воскликнул он от испуга и проснулся.
Было тихо, Иван Бытин дрожал, а в тишину ночи вкрапливались сухие звуки злобствующих пуль. Ивану Бытину стало жутко, он вышел из-под повозки и прижался спиною к одному из коней, топорщившему уши: конями также овладевал страх…