Штаб генерала от кавалерии Самсонова прибыл в Нейденбург в девять часов вечера, но город оказался настолько тих и молчалив, что проникнуть в его центр считалось бы подвигом. Самсонов, мечтавший о подвиге, однако, приказал штабу расположиться на окраине города, близ шоссейной дороги. И если генерал Самсонов продвигался навстречу предстоящей катастрофе, то мнимый жрец предстоящей победы, Гинденбург, уходил со штабом в далекое расположение глубокого тыла: штаб Гинденбурга в десять часов вечера прибыл в Остероде, заняв под свою квартиру помещение местной ратуши.
На площади лежала тишина, редкие прохожие, озираясь по сторонам, спешно уходили в короткие, глухие переулки.
Утром Людендорф подписал приказ о преследовании русских, хотя он знал только о том, что соприкосновение с противником произошло, а кто попятится назад от сильного толчка, было еще неведомо. Полководцы, подписавшие приказы, отошли на задний план, а в действие вступили пуля и штык, фугасы и снаряды, картечь и шрапнель.
— Пауль-Август! Вы полагаете, что штабу армии следует тут прочно обосноваться? — спросил Людендорф командующего.
Гинденбург сидел за столом в зале заседания гласных, и тусклые отблески света стеариновой свечи еле теплились на его, точно мраморном, голубоватом лице. За мутными стеклами окон струились седые потемки, и сводчатые потолки древней ратуши пробудили в памяти Людендорфа времена отдаленного рыцарства.
Дух тевтонского ордена, отдаленный свыше чем пятью веками, присутствовал тут у порога.
Людендорф, сбрасывая с плеч запылившуюся в пути походную накидку, размахнул полы, и огоньки на фитилях свеч замигали: Гинденбург моргнул столько же раз, сколько огненный язычок.
— Если мой император прикажет, генерал, я приму меры, чтобы прочно тут обосноваться.
— Пауль-Август! — встревожился Людендорф. — Мы в данный момент ничего положительного не можем донести его императорскому величеству: у нас под ногами нет почвы!
— Мы, генерал, стоим на континенте, — сухо ответил Гинденбург, медленно отвинчивая стопку.
— Зельтерской! — приказал Людендорф во избежание того, чтобы командующий не спросил у него, употребляет ли он спиртное. Людендорф проглотил шипящую влагу поспешно, а Гинденбург, шамкая устами, скорее смаковал, чем пил.
— Мне кажется, что надо торопиться: Ренненкампф нависает над нами, словно грозная туча.
— Вы относительно тучи выразились правильно, генерал, — согласился Гинденбург. — От ваших слов я не знаю, что мне сделать: выспаться ли под дождем или же помолиться?
Гинденбург, не приметив смущения начальника штаба, сладко позевал и медленно поднялся со стула.
— Я, генерал, пойду немного подремлю. Полагаюсь на вас, вы выйдете из положения так, что лучшего и я бы не придумал…
Людендорф проворно взял свечку со стола, осветив командующему армией путь из зала заседания гласных в отдельный кабинет мэра. Он облегченно вздохнул, когда Гинденбург закрыл за собою тяжелые дубовые двери.
— Не угнетают вас, ваше превосходительство, своды древней ратуши, похожие на фамильный склеп? — спросил Макс Гофман Людендорфа.
— Мы, благородные потомки, обязаны почитать памятники предков, полковник, — ответил начальник штаба.
— Предкам должное, а эпохе — стиль. Я полагаю, что командующего армией надо чем-то удивить!
— Удивить?! — изумился Людендорф. — Разве он когда-либо удивлялся?
— В молодости — наверное. Однако если его нельзя удивить, то надо обрадовать.
— Тоже не в моих силах, полковник.
— В таком случае обрадую его я! — воскликнул Макс Гофман. — Обрадую не только его, но и удивлю этот паскудный городишко!
— Вы имеете какие-либо сведения, полковник? — заинтересовался Людендорф.
Макса Гофмана, однако, уже не было.
Утром двадцать девятого августа поручика Плешакова разбудили толчками в подошвы сапог. Строгий капрал кивал головой в правую сторону. Полковник Грибель пояснил поручику, что немцы требуют, чтобы пленные офицеры прицепили свое холодное и огнестрельное оружие без патрон и надели чистые воротнички под мундиры. Что предстояло в дальнейшем, полковник не знал, но у поручика не было в запасе ни воротничка, ни сорочки. Они ночевали в лесу, под соснами, шишки служили им постелью, а полковничья походная накидка одеялом.