Самсонов не понимал того, что ясно было для казаков: не удержавшийся на спине лошади, никогда не удержится на ее хвосте.
Первое поражение армий свидетельствовало, что русские генералы никогда больше не оправятся; это приметили даже казаки, оказывавшие не одну услугу русскому самодержавию. Казаки одиннадцатой отдельной донской сотни молчали, когда генералы и полковники произносили перед ними речи, и не повиновались приказу генералов. Тело армии было парализовано и расслаблено.
Командующий армией и чины штаба видели, как к немецкому разъезду присоединился эскадрон, а отдельная казачья сотня рассыпалась, ища спасения поодиночке.
— Господа! Нам надо предпринять решительные меры! — нашелся полковник Вялов. — К черту этих мерзавцев-казаков! Поплатимся, господа, собственными конями!
— Вы хотите сказать, чтобы я свою личную охрану оставил на произвол судьбы? — спросил командующий.
— В данный момент, ваше превосходительство, некогда размышлять о морали и долге: мерзавцы сами его позабыли. Сходите, господа, быстрее с коней! Наше спасение, если мы, не медля ни минуты, скроемся в гуще леса!
Командующий армией вместе с чинами штаба выполнил волю полковника: в составе девяти человек (считая канонира Купчика) они скрылись за густыми ветвями леса. В нерешительности находился лишь десятый — есаул Камбулов, размышлявший, стоит ли ему покидать вверенную ему отдельную сотню или же быть при ней. Кони, оставленные чинами штаба, обнюхивали ветви и легонько ржали. Есаула одолевал гнев, что вверенная ему сотня посрамила не только себя, но и его как командира. Он понимал, что между ним и казаками вырастала стена, но не знал того, есть ли сочувствие к нему со стороны чинов штаба, отбывших в гущу леса. Личность есаула двоилась, пока из лесной чащи его не позвали.
Есаул Камбулов пошел по готовому следу, слушая отдаленное потрескивание еловых ветвей, мешавших движению командующего и его свиты. Камбулов сознательно не догонял их, но и не упускал из виду: он обдумывал, чем можно перед командующим армией оправдаться и радостью облегчить его старческое сердце. Есаул нагнал чинов штаба на незначительной плешинке, где расположились они на кратковременный привал. Было три часа дня, но в сердцевину густого леса не проникали солнечные лучи, там пахло сыростью, и сумеречная мгла нашла для себя постоянный приют.
— Я, господа, по-казацки расправился с трусами и изменниками родины! — сообщил есаул, еле переводя дыхание: перед вступлением на поляну он в течение пяти минут проделал бег на месте для того, чтобы казаться уставшим.
— Я, господа, обезглавил семерых, остальные мерзавцы разбежались!
В знак доказательства Камбулов обнажил окровавленную шашку, положив ее перед лицом командующего армией. Запах крови был еще свеж, и те, у кого оказались слабые нервы, отвернули носы. Шашка есаула Камбулова свидетельствовала о наличии его ратного подвига, и никто не мог догадаться, что пятнадцать минут тому назад есаул разрубил ежа, свернувшегося комом на его пути, и вытекшей кровью выпачкал лезвие шашки. Есаул вложил шашку в ножны в надежде на то, что в будущем ношение золотого оружия для него обеспечено.
— Господа, поодиночке каждый из вас еще может совершить подвиг, сопровождая меня. А на что же, господа, способен я лично? Я, господа, не столько обескуражен потерей армии, сколько тем, что потерял власть над маленькой конной войсковой единицей. Я ведь, господа, кроме всего прочего, генерал от кавалерии.
Самсонов прослезился, не осмеливаясь взглянуть кому-либо в глаза, он все же искал какую-то случайную опору извне. Ветви в лесу порвали фалды его генеральской шинели, а серебряные погоны с зигзагообразным рисунком жестоко пострадали от воздействия сухих и колючих сосновых иглиц.
— Да-с, господа, я — генерал от кавалерии. Я, господа, не осилил победы, командуя армией. Но ведь с сотней мерзавцев-казаков я бы мог расправиться лично, не ожидая есаула Камбулова!
— Я верный слуга царя и родины. Ваше высокопревосходительство может мною повелевать! — с достоинством заметил есаул, поднимаясь с места.
— О, нет, господа, мне больше некем повелевать: моя жизнь как военного общественного деятеля окончена. Я неведомо для какой цели уношу себя на родину: разве для того, чтобы побывать там, где прошло милое детство?
Когда теряются старшие, младшие стремятся к проявлению собственной личности. Подполковник Андагорский принадлежал к числу именно таких людей. Полковник Вялов, проявивший некоторое мужество раньше, на дальнейшие подвиги, по мнению подполковника, уже не был способен.