— Когда мне было четырнадцать и нужно было получать паспорт. Мне показалось, так проще. Когда тебя годами не зовут Иваном… от этого отвыкаешь.
— Ты говорил, что твоя мама не хотела танцевать и поэтому, — я не знала как правильно и тактично описать её поступок — отдалилась от семьи?
— Ты имеешь в виду бросила всё? — более красноречиво поправил Айван. — Да, она чувствовала себя белой вороной. Так сказала тётя Наталья.
— А что говорил Фаддей Корнелиевич?
Айван слегка поёрзал.
— Дедушка редко мне рассказывал о маме, в то время, когда она еще танцевала. Или пыталась танцевать. Кажется, она была невероятно одаренной. Дедушка хотел, чтобы она работала с Джеймсом Райсеком.
Я вопросительно приподняла брови.
— Отцом Люсинды и Аны, — пояснил друг.
Мне сразу вспомнились слова Ирины, обращённые к Люсинде и её папе. Так вот что она имела в виду.
— Твой дедушка хотел, чтобы они только танцевали вместе или чего-то большего? — как можно деликатнее спросила я.
На что Айван встрепенулся.
— Ты думаешь она намекала на личную связь?
— Всё может быть, — пожала плечами я.
Казалось, такой поворот событий ошарашил Айвана.
Мы как раз вернулись к причалу. И он, отмахнувшись от этой мысли, сосредоточил всё внимание на швартовке. Я поднялась с кресла, освобождая ему пространство, и начала шагать из стороны в сторону.
— Если честно, — я резко остановилась — мне кажется, твоей маме было сегодня очень трудно. Ты сам сказал, что её все считают белой вороной. Даже ты — её родной сын, больше похож на окружающих, чем на неё. Кроме твоего папы у неё не было союзников, но она всё равно пришла — в общество, которое её не приняло.
Я стояла сзади, поэтому не видела лица Айвана. Но голос его был полон льда.
— Не общество её отвергло, а она сама.
— Но был ли у неё выбор?
Закончив швартовку, Айван встал с кресла и прошёл мимо, чтобы привязать яхту к кнехту. Я следовала за ним по пятам, не давая возможности сбежать от разговора.
— Представь, что тебе сейчас запретят танцевать и скажут заняться химией, — предложила я.
Айван взглянул на меня, как на умалишенную.
— Ты хочешь сказать, что она правильно поступила, выбрав себя, а не семью?
Я не видела смысла отвечать вслух, он и сам знал, что я скажу.
— Допустим, — продолжил друг, перекидывая канат через предплечье и формируя хитроумный морской узел. — А отказавшись от меня, она тоже поступила правильно?
Я возмущённо ткнула руки в бока.
— Разумеется нет! Я лишь хотела сказать, что она была другой. И за это у неё забрали всё: семью, родного сына, даже имя, которое она подарила тебе при рождении.
— Но у неё не забрали возможность любить меня! — в ответ выкрикнул Айван.
Громко топая, он поднялся наверх и, пройдя мимо меня, схватил бокал вина. Отпив один глоток, он уткнулся взглядом в половицы.
Ощутив, что градус беседы возрос чересчур, я сделала глубокий вдох, усмиряя собственный пыл. Криками мы точно ничего не изменим.
Я подошла к Айвану и легко погладила его по плечу.
— Она ведь тоже человек и может совершать ошибки. Думаю, она бы не пришла сегодня, если бы не хотела всё исправить.
— И именно поэтому оскорбила и меня, и тебя? — парировал друг.
Айван напоминал мне открытую рану. Мне хотелось его излечить, убрать боль. Но перед этим ту нужно было почистить. Достучаться до него.
— Я думаю, — тихо предположила я — что ей стало очень больно, когда она поняла, что я не из потомственного рода танцовщиков. Обычная девчонка, — парень хотел что-то возразить, но я не позволила. — Если наша догадка про папу Люсинды верна, то за твою маму всё решал Фаддей Корнелиевич. А за тебя — нет. Ты сам выбрал меня. У тебя есть то, чего у неё не было.
Наконец, в глазах Айвана загорелся огонёк осознания.
— Думаю, — продолжила я. — За неё говорили эмоции.
Парень сделал еще один глоток.
— А твоя мама? Почему ты не рассказывала, что её больше нет?
Внезапная смена темы заставила меня отшатнутся. На этот раз моя собственная рука потянулась за вином.
— Это было очень давно, — призналась я. — Я почти её не помню.
— Но ты помнишь, что она тебя очень любила, да? — продолжал любопытствовать Айван.
— Это одно из немногочисленных моих воспоминаний. А что?
Парень грустно усмехнулся.
— Иронично получается. Твоей мамы давно нет, но она очень тебя любила. А моя жива и здорова, но меня совсем не любит. Даже не знаю, что хуже.
Его слова были отвратительны, мне захотелось дать ему пощёчину.
— Даже не смей так говорить! — прошипела я, чувствуя, как глаза наполняются слезами. — Ты каждый день можешь всё исправить. Дать вам еще один шанс. Дать ей возможность показать свою любовь. Да я бы всё за это отдала!