Наконец я добрался до списков счетоводов, писцов и историков. Руки мои дрожали, когда я изучал этот лист. Заслужил ли мой отец внесения в летопись, мне не было известно. Летописцы очень часто завершают списки фразой «Никто из прочих не стоит упоминания» или чем-то сходным.
Но вот мое сердце словно замерло в груди.
Мохаммад Амир-и-Ширази: Родился в Казвине, служил шаху двадцать лет, стал одним из его главных счетоводов. Многие сослуживцы отмечали точность его счетов и спорое исполнение дворцовых дел. Казалось, ему было суждено подняться высоко в ряду чиновных людей, но однажды он был обвинен в преступлениях против шаха и казнен. Позже возникали сомнения в справедливости обвинений. В своей мироозаряющей милости шах не казнил обвинителя, но на такое его решение могло повлиять обстоятельство, что у того человека были могущественные союзники, которых шах не пожелал оскорбить. Лишь Богу ведомо точное состояние дела.
Почему, о почему летописец не упомянул имени того придворного? Каково было его положение, если даже шах его не наказал?
Я решил рискнуть и спросить Эбтина. Поманил его, и он приблизился с недовольным вздохом.
— Видишь это описание?
Он вгляделся и поднял глаза. Я никогда не видел, чтоб человек читал так быстро.
— Ну и что из того?
— Как имя придворного?
— Откуда мне знать?
— Бога ради, ты же историк!
— Если оно не записано, это значит, нам неизвестно. Где взять время бегать и выяснять подробности о второразрядном чиновнике? Потом всем будет наплевать на этого Мохаммада Амира.
Я встал так резко, что толкнул столик и лист рукописи скользнул на пол.
— Мне не наплевать!
Историк нагнулся подобрать страницу и, выпрямляясь, наступил на край длинного халата.
— Да ты его помял, ишак! Говорил я тебе, аккуратнее!
— Так же, как ты с подробностями?
Он обругал меня, и я ушел, с изумлением видя, что концы пальцев у меня окрашены красным, словно я окунул их в кровь моего отца.
Исмаил написал Пери, что получил ее письмо и что незамедлительно отбудет из Кахкахи для восстановления своего полноправного положения в столице. Когда он впервые услышал о смерти отца и Хайдара, то приказал запереть дверь крепостной тюрьмы, уверенный, что это обман, и ждал, пока перед воротами крепости не собралась преданная ему знать. Когда они подтвердили это известие, он разрешил отпереть двери. Он писал, что жаждет увидеть сестру после многолетнего отсутствия и что благодарит Пери за поддержку. Письмо было подписано: «Твой любящий брат».
Пери была тронута этим ласковым приветствием.
— Он кажется тем же львом, которого я помню! — сказала она, и глаза ее налились слезами облегчения.
Но это было все, что мы получили от Исмаила за много дней, пока Султанам не сообщила нам, что он решил задержаться в Кахкахе, дабы знать могла нанести ему визиты. Когда он опять не появился, мы выяснили, что он заехал в Ардебиль, на родину своих предков, посетить их гробницы и задержался дольше, чем рассчитывал, не давая знать, когда же наконец приедет.
У Пери не оставалось выбора: она взвалила на себя всю ответственность за управление дворцом. По ее приказу кухни были вновь открыты, и обитатели дворца благодарно наполняли свои желудки. Дворцовая лечебница возобновила прием, больные получали утешение от священнослужителей, а мертвых погребали по обычаю. Таккалу уехали из города навстречу Исмаилу, и убийства в городе прекратились.
Несмотря на то что дворец снова ожил, нам не было покоя, потому что он кишел сплетнями. Мать Хайдара, Султан-заде, разъяренная убийством единственного сына, всеми силами старалась через своих сторонников отыскать достойного противника Исмаилу, в том числе и затем, чтоб расстроить планы Султанам. А группа знати прикидывала возможности сплочения вокруг Мустафа-мирзы, пятого сына покойного шаха, чтобы возвести его на престол.
Когда я проходил мимо людей в садах, они отводили глаза, не зная, кто будет следующим повелителем и не ответят ли на их доверие новым предательством. Однажды утром, еще до рассвета, я наткнулся в бане на Анвара. Он подскочил в воде — черные колени согнуты, мускулистые руки готовы отразить нападение — и испустил боевой клич такой свирепости, что моя кровь заледенела. Осознав, что это всего лишь я, он плюхнулся обратно, расплескав добрую половину воды.