Та же загадка была и в группе, которая ждала меня в отеле – так называемых основателях религий. В них было что-то внушительное, но ничто из того, что они говорили или делали, не объясняло, почему их так часто принимали в высоких домах. (Я слышал, что лишь немногие из них получали постоянную работу. Они практиковали недолго, за очень высокую плату, после чего впадали в немилость и увольнялись, или же объявляли свои задачи выполненными и уходили в отставку.) И человек другой профессии, случайно наблюдавший за одним из них, ухаживающим за…
благосклонность группы землевладельцев привела к тому, что священник неизвестного толка лишь уговаривал вельмож пить и разговаривать, а он их слушал.
Когда-то я начал сомневаться в существовании этих эзотерических верований равнин. Но затем мне указали на некоторых жителей равнин. Я могу объяснить впечатление, которое они на меня произвели, лишь сказав, что они, казалось, знали то, о чём большинство людей лишь догадываются. Где-то среди колышущихся трав своих поместий или в самых малопосещаемых комнатах своих разбросанных домов они узнавали истинные истории своей жизни и знали, кем они могли бы быть.
Всякий раз, когда мне приходило в голову позавидовать жителям равнин, черпающим столько силы в своих личных религиях, я поднимался в свой гостиничный номер, садился с серьезным видом и делал дополнения к заметкам для своего сценария фильма, словно это было частью моих собственных религиозных поисков, которыми интересовался какой-то посторонний человек.
*
Меня позвали во внутреннюю комнату в тот самый час, когда власть и расточительность крупных землевладельцев казались наиболее устрашающими. В одном из коридоров, ведущих к их бару, я оглянулся через плечо на далекую дверь. Окно-фрамуга над ней представляло собой крошечный прямоугольник яркого света.
– сигнал того, что равнины снаружи томились под полуденным солнцем. Но это был день, о котором землевладельцы ничего не знали. Ни один рассказ об их богатстве, который я слышал, не поразил меня так, как их беспечное пренебрежение целым днём. Я вошёл в их прокуренную комнату, всё ещё полуослеплённый увиденным мной отблеском солнечного света, который они отвергли.
Единственное, что меня потрясло, – носилки в углу. Возможно, не все из них были легендарными гигантами. Один человек лежал неподвижно на голом холсте. Но только рука, неловко прижатая к глазам, говорила о том, что сон его не был безмятежным. Остальные сидели, выпрямившись, на стульях у барной стойки.
Один из них налил почти полкружки пива в оловянный кувшин с выгравированной странной монограммой и протянул его мне. Кто-то другой ногой подтолкнул ко мне табурет. Но прошло полчаса, прежде чем со мной кто-то заговорил.
В баре их было шестеро, все в костюмах из ткани с неброским узором, которую я назвал «твидом». Некоторые ослабили галстуки или расстегнули верхнюю пуговицу на рубашках, а один мужчина был в ботинках (с массивными кожаными подошвами и…
(Большие, цвета бычьей крови, с замысловатыми завитками и дугами точек, выбитыми на них) были заметно расшнурованы. Но в каждом мужчине всё ещё чувствовалась уверенность и элегантность, заставлявшие меня теребить собственный галстук и крутить кольца на пальцах.
Сначала я подумал, что они говорят только о женщинах. Но потом различил три совершенно отдельных разговора, каждый из которых развивался постепенно.
Иногда их всех занимала одна или другая тема, но обычно каждый делил своё внимание между тремя участниками дискуссии, наклоняясь к соседу или на мгновение вставая со стула, чтобы вступить в разговор с кем-нибудь из оппонентов у барной стойки. Бывали и долгие перерывы, когда все они обменивались шутками, которые я находил неуместными или непонятными. Все они находились в состоянии, которое я ожидал увидеть после ещё нескольких кружек пива. Они почти не потеряли своего обычного достоинства. Возможно, они говорили чуть слишком выразительно или слишком активно жестикулировали. Насколько я понял по собственному опыту употребления алкоголя, они уже напились до трезвости.
В этом состоянии, насколько я знал, они были способны обнаружить поразительный смысл почти в каждом предмете или факте. Их заставляли повторять определённые утверждения, чтобы звучать глубокомысленно, которое они, казалось, излучали. История каждого человека обретала единство великого произведения искусства, так что, рассказывая о чём-то из своего прошлого, он останавливался на мельчайших деталях, чтобы понять смысл, который они извлекали из целого. Прежде всего, они видели, что будущее у них под рукой. Им оставалось лишь вспомнить только что дарованные им прозрения. И если даже этого было недостаточно, они могли предвидеть другое утро, когда они войдут с солнечного света и начнут серьёзно и размеренно пить, пока вся ошеломляющая яркость мира не станет лишь сияющим горизонтом на краю их глубоких личных сумерек.