Поэтому теперь я обхожу стороной тома, в которых само Время предстаёт как ещё одна разновидность равнины. Я не хочу, чтобы меня видела, даже эта безмолвная женщина среди этих удлиняющихся рядов провокационных названий, как человека, видящего Время, Невидимую Равнину, или приближающегося ко Времени, Равнине Запредельной, или ищущего путь обратно из Времени, Равнины Бездорожья, или даже окружённого Временем, Равниной Беспредельной. Когда я наконец объясню себя простым людям, я должен предстать человеком, убеждённым в своём собственном взгляде на Время.
Свет вокруг меня будет тусклым. Возможно, это будет какая-нибудь комната из тех, что мне ещё предстоит посетить в этой самой библиотеке. Мои зрители знают о равнинах снаружи, но долгие дни, возможно, уже прошли. Их интересуют лишь кадры из фильма о человеке, видевшем равнины с неслыханной точки обзора. И даже если они переведут взгляд с этих кадров на человека, их создавшего, то увидят лишь моё лицо, слабо освещённое колеблющимися красками сцен из Времени, смутно знакомого всем им.
Теперь, избавившись от необходимости объясняться с женой моего покровителя, я должен преодолеть сомнения, которые иногда посещают меня в так называемые ежемесячные сумерки. Не думаю, что кто-то на этих коротких дружеских встречах намерен меня выбить из колеи. Мы сидим, часто молча, в главной гостиной – единственной, откуда не видно равнины, а открывается вид на высокие живые изгороди и густые, подстриженные деревья, призванные побуждать к более свободному, более умозрительному мышлению, наводя на мысль, что невообразимое всё-таки случилось, и нас отделяют от наших равнин непривычные леса неопределённой протяженности или отвлекающие воображение надуманные пейзажи.
И как только мой покровитель определил, что комната совсем темная,
(не сумев опознать небольшой пейзаж в рамке, который слуга, согласно обычаю, вложил в руки ближайшего гостя), мы уходим — совершенно без церемоний, но думая, как того требует дух момента, о том, что мы могли бы узнать, если бы кто-то объявился в этот час угасающих сумерек.
Как меня могут беспокоить те немногие слова, что произносятся в эти сумерки? Каждый из присутствующих старается говорить только то, что наиболее предсказуемо – делать самые краткие и банальные замечания – и создавать впечатление, что он принял официальное приглашение и проехал, может быть, полдня, чтобы ничего важного сказать и не услышать. Вместо этого мои сомнения возникают во время долгого молчания, когда я сравниваю себя, всё ещё целеустремлённого в создании произведения искусства, которое поразит, с более именитыми гостями.
Мой покровитель приглашает на свои вечерние посиделки некоторых знаменитых отшельников равнин. Что о них сказать, если их цель – не говорить и не делать ничего, что можно было бы назвать достижением? Даже термин «отшельник» вряд ли уместен, поскольку большинство из них скорее примут приглашение или гостя, чем привлекут внимание невыразительной отчуждённостью. Они не выказывают ни потрёпанности в одежде, ни грубости в манерах. Из тех, кого я встречал, единственный, кто известен своим эксцентричным поведением, – это человек, который каждый год в начале весны отправляется со слугой в недельное путешествие по равнинам и обратно, ни разу не раздвинув тёмные шторы в заднем отсеке своего автомобиля и не покидая своего гостиничного номера ни в одном городе, где он прерывает своё путешествие.
Поскольку ни один из этих людей никогда не говорил и не писал ни слова, чтобы объяснить своё предпочтение жить незаметно и не терзаемо амбициями в скромно обставленных задних покоях своего ничем не примечательного дома, я могу лишь сказать, что чувствую в каждом из них тихое стремление доказать, что равнины – это не то, за что их принимают многие обитатели равнин. Они не являются, то есть, огромным театром, придающим значимость событиям, происходящим на нём. Они также не являются необъятным полем для исследователей любого рода. Они – просто удобный источник метафор для тех, кто знает, что люди сами изобретают свои смыслы.
Сидя среди этих людей в сумерках, я понимаю их молчание, утверждающее, что мир — это нечто иное, чем просто пейзаж. Интересно, подходит ли хоть что-то из увиденного мной для искусства? И поистине проницательные, кажется,