Весь день я пил умеренно и поглядывал на себя в каждое зеркало, которое попадалось мне на глаза. Единственной причиной для беспокойства был шёлковый галстук с узором пейсли, застрявший в расстёгнутом вороте белой рубашки. По всем известным мне правилам моды, галстук на шее мужчины выдавал его за состоятельность, утончённость, чувствительность и обилие свободного времени. Но мало кто из равнинных жителей носил галстуки, как я вдруг себе напомнил. Мне оставалось лишь надеяться, что землевладельцы увидят в моём наряде тот парадокс, который так нравится взыскательным равнинным жителям. Я носил что-то, что было частью презираемой культуры столиц, – но лишь для того, чтобы немного отличиться от собратьев-просителей и заявить, что обычаи равнинных жителей – избегать даже самого необходимого жеста, если он грозит стать просто модным.
Перебирая пальцами малиновый шёлк с узором пейсли перед зеркалом в туалете, я успокоилась, увидев два кольца на левой руке. Каждое было украшено крупным полудрагоценным камнем: одно – мутно-голубовато-зелёного, другое – приглушённо-жёлтого. Я не могла назвать ни один из камней, а кольца были сделаны в Мельбурне – городе, который я предпочитала не помнить, – но я выбрала эти цвета из-за их особой значимости для жителей равнин.
Я немного знал о конфликте между Горизонтитами и Гаременами, как их стали называть. Я купил кольца, зная, что цвета обеих фракций больше не носят в знак приверженности. Но я надеялся узнать, что жители равнин, сожалея о пылкости прошлых споров, иногда отдавали предпочтение тому или иному цвету. Узнав, что принято носить кольца обоих цветов, по возможности переплетённые, я надел кольца на разные пальцы и больше их не снимал.
Я планировал представиться землевладельцам как человек с самого края равнин. Они могли бы прокомментировать мою ношение двух цветов и спросить меня, какие следы знаменитого спора ещё сохранились на моей далёкой родине. Если бы они это сделали, я мог бы рассказать им любую из историй, которые слышал о сохраняющемся влиянии старой ссоры. Ведь к тому времени я уже знал, что первоначальный
Вопросы сохранялись в бесчисленном множестве популярных вариантов. Почти любая противоположная точка зрения, возникавшая в публичных или частных дискуссиях, могла быть названа «Горизонтитами» или «Гаременами». Почти любая двойственность, пришедшая на ум жителю равнин, казалась легче воспринимаемой, если эти две сущности ассоциировались с двумя оттенками: сине-зелёным и блекло-золотым. И все жители равнин помнили с детства целые дни игр Волосатиков и Ужасов…
отчаянные погони в глубь загонов или небезопасные укрытия в высокой траве.
Если бы землевладельцы хотели подробно поговорить со мной о «цветах»,
(современное название всех сложных соперничеств прошлого века), ничто не мешало мне предложить им свою собственную, причудливую интерпретацию знаменитого конфликта. К концу дня я уже не так стремился показать им, насколько я близок к их образу мышления. Мне казалось столь же важным продемонстрировать им богатство моего воображения.
А затем дверь с улицы распахнулась, и из ослепительного солнца вошла новая группа жителей равнин, закончив послеобеденную работу, и уселась за барной стойкой, чтобы продолжить свою пожизненную задачу – создавать из однообразных дней равнины мифическую сущность. Я внезапно почувствовал восторг от того, что не знаю, что можно подтвердить историей равнин или даже моей собственной историей. И я даже начал задумываться, не предпочтут ли землевладельцы, чтобы я предстал перед ними человеком, не понимающим равнины.
*
Прождав весь день в баре своего салуна, я узнал о капризах землевладельцев. К ним пришёл горожанин с пачками рисунков и образцов для серии рукописных томов. Он хотел впервые опубликовать некоторые из многочисленных рукописных дневников и сборников писем, до сих пор хранящихся в богатых домах. Некоторые землевладельцы, казалось, проявили интерес. Но, отвечая на их вопросы, он был слишком осторожен и примирителен. Он заверил их, что его редактор посоветуется с ними, прежде чем включать в издание какой-либо материал, способный вызвать скандал. Это было совсем не то, что хотели услышать богатые люди. Они не боялись, что безумства их семей станут известны всем. Когда издатель впервые заговорил, каждый из них увидел всю массу…