Положительные эмоции облегчили утреннюю рутину. Да, это все еще было нелегко, под конец я полностью обессилела, но меня здорово поддерживала мысль о том, что с каждым разом это все будет даваться мне легче.
Когда я постучала в дверь, давая понять, что справилась с гигиеническими процедурами, встретил меня Адам.
– Привет. У тебя тут с утра целое паломничество, – криво усмехнулся он, отводя взгляд. Что он скрывал? То, что брезгует мной такой? Если так – ничего страшного! Хуже, если он пытался утаить поселившуюся в душе боль. Или страх… Или… что там еще? Черт! Мне нужно было узнать, что с ним случилось в плену. Но как, если никто не хотел со мной это обсуждать?
Не зная, как быть, я вытянула шею, чтобы рассмотреть происходящее за спиной Адама. Адиль стоял у окна, копаясь в телефоне. Алишер сидел на моей постели, сжимая в руке чашку кофе. Еще одна стояла здесь же, на тумбочке. Я закусила губу, глупо хихикнув. Любые сложности в моей жизни стоили этих трех чашек кофе, которые мои сыновья, не сговариваясь, принесли, желая обо мне позаботиться.
– Я что-то пропустила? Где-то неподалеку открылась кофейня?
– Ага. Только для своих, – фыркнул Алишер.
Адам забрал у меня ходунки, аккуратно поставив за тумбочкой.
– У нас акция – к каждой чашке бесплатная доставка обнимашек. Не упустите момент, – вставил Адиль и, проорав боевой клич, принялся меня тискать. К нему тут же присоединился и младший. Я захохотала… И даже Адам не остался в стороне от всеобщего веселья, пощекотав мне пятку.
К сожалению, нашу идиллию нарушило неожиданное появление матери.
– Аллах! Что здесь у вас происходит! Амина… Мальчики! Вы что вытворяете?
Я нахмурилась. Сыновья вытянулись по струнке. В этот момент я, пожалуй, впервые пожалела о том, что воспитывала в них безусловное уважение к старшим.
– Веселимся, – пожала плечами я.
– Зайду попозже, – бросил Адиль. Учитывая, сколько ему досталось от моих родственничков, было ничуть не удивительно, что он сбежал первым. Увлечение сына кино не понравилось не только Байсарову. Помню, было время, когда едва ли не каждый в нашей большой семье считал своим долгом покритиковать его жизненный выбор. В конечном счете нам удалось его отстоять. Но что, если мне нужно было стараться больше?
– Да, мне тоже пора в универ, – нахмурился Адам.
– И у меня… дела, – вскочил Алишер. – Забегу ближе к обеду.
Меня окатило волной разочарования. Начало дня было таким многообещающим, а тут… Стиснув зубы, я откинулась на подушки.
– Разве врач не говорил, что тебе надо себя беречь?
– Я берегу.
– Ага. Я видела! Это очень безответственно, дочь. Если с тобой что-то вдруг случится…
Я едва удержалась от того, чтобы не напомнить матери о том, что они с отцом от меня отреклись. Пришлось призвать на помощь все свое благородство и терпимость, чтобы отделаться нейтральным:
– Ну что ты придумываешь? Худшее позади.
– Если тебе не грозит смерть, это еще не означает, что жизнь наладилась!
Одна моя бровь точно поползла вверх. Не знаю, что там другая.
– На что ты намекаешь?
– А ты не понимаешь?!
– Нет, – искренне ответила я.
– Может, и впрямь твои мозги пострадали больше, чем кажется, – заохала мама. – Сама подумай. Кто стал нашей единственной опорой, когда ты выкинула этот фокус с разводом?
– А можно без этих ребусов? – возмутилась я. Переполняющие эмоции делали мою речь абсолютно неразборчивой. Но маму это как будто и не смущало.
– Мы рассчитывали на поддержку Фаттаха. А теперь что?! Одна моя дочь в разводе. Вторая – вдова, зависящая целиком и полностью от воли человека, которого ты… ты, Амина, опозорила на весь мир…
– Как – вдова? – ахнула я.
– Вот так! У Фаттаха случился сердечный приступ. Спасти его не удалось. Ты разве не знала? – вдруг осеклась мать, увидев, как вытянулось мое лицо.
– Он умер?!
– А тебе не сказали?
– Нет!
– Ну… Это и неважно, наверное. С чего бы перед тобой теперь кому-то отчитываться? Я вообще удивлена, что Вахид взялся тебе помогать после того, что ты выкинула. Вот уж где истинное благородство.
Говорить о том, что для развода у меня были все причины, было абсолютно бесполезно. Мама никогда бы этого не поняла. И не приняла бы моих аргументов. Потому что для нее брак был священен, а честь семьи была гораздо важнее чувства собственного достоинства. Только я не хотела быть частью этой системы, где я сама по себе ничего не значила. Где я была натурально пустым местом…
От обиды защипало глаза. Картинка размылась. Отчаянно моргая, я видела, как мама сидит на краю стула, как ее пальцы судорожно теребят ремешок на сумке. Слышала, как от едва контролируемого страха за собственную шкуру дрожит ее голос. И медленно примирялась с осознанием, что я больше не могу оглядываться на их чувства. Потому что им плевать на мои. Я не обязана сражаться. Ни за их принятие, ни за их любовь. Хотя бы потому, что во мне больше не было страха, знакомого каждой нашей женщине – страха остаться без покровительства. Я неплохо справлялась одна.