На кухне уже сидела Марья Витальевна. Домработница жарила яйца, что-то напевала под нос. Рядом, на табурете, болтал ногой Адам.
– Привет. Ты чего такой хмурый? Не выспался? – спросила я, потрепав сына по макушке.
– Угу.
– Так чего подхватился ни свет ни заря? Тебе же вроде ко второй паре?
– Отвезу тебя в больницу.
– О! – удивилась я. Раньше-то он не предлагал ничего подобного. Что изменилось? Что заставило его стать чуть бережнее по отношению ко мне? Понимание, насколько я хрупкая? – Это необязательно, сынок. У меня есть водитель.
– Я так хочу. Все равно в город еду.
– Ну, как знаешь.
– Отец тоже хотел. Но у него сейчас куча проблем на работе. Ты в курсе.
– Не особо. Он не рассказывает.
– Потому что не хочет тебя волновать.
Я кивнула. То, что Адам оправдывал отца, было добрым знаком. Значит, протянувшаяся между ними трещина не была непреодолимой.
По дороге в больницу мы в основном молчали. Когда я приехала в клинику, мне все так же было не по себе, бессонница в моем состоянии – не к добру. Кирилл Семенович как-то сразу понял, что я без настроения, и не стал пытаться меня разговорить. И тем самым здорово облегчил мою участь. Не слишком общительная, я, может быть, в самом деле поощряла наши с ним разговоры лишь для того, чтобы позлить Байсарова. Признаться в том было так же нелегко, как и необходимо.
После процедур вышла полностью обессиленной. Концентрируясь на каждом шаге, я ее сразу и не заметила… А она шагнула ко мне. Слишком юная и красивая, совсем неподходящая… не Байсарову, нет. Этому хмурому зимнему утру – шелковый платок, аккуратно собранные волосы, румяное лицо без единой морщинки. Лейла. Наши взгляды встретились. И почему-то я первой отвела глаза. А она легонько коснулась моей руки:
– Можно вас на минуту?
Я кивнула, но руку убрала, тем самым обозначая границу. Лейла слегка улыбнулась. Без надменности. Без жеманства. Я бы даже сказала, доброжелательно.
– Знаю, как это выглядит. И вы имеете право думать обо мне всё, что угодно. Но мне нужна ваша помощь.
Она не могла шокировать меня больше. Видя, как удивленно взлетели вверх мои брови, Лейла уже тише добавила:
– Я не хочу выходить за Вахида. Я его не люблю!
Эта фраза была сказана ровно, без дрожи, но в ней звенело столько всего: страх, решимость, отчаяние. Но при всем при этом Лейла не производила впечатления сломленной.
– Зачем же вы соглашались?
– А вы не знаете, как это бывает? – с горечью прошептала она. – Никто не спрашивал моего согласия. Так решили. Это выгодно семье. А мой голос... – она горько усмехнулась. – Мой голос в этих вопросах ничего не решает.
Я молчала, но по правде на слова этой девочки откликалась каждая клетка моей души. Как же хорошо мне были знакомы эти интонации! Они резонировали с теми чувствами, которые я когда-то проживала сама, как и тысячи других наших женщин. Впрочем, это не отвечало на закономерный вопрос:
– Почему вы мне говорите об этом?
– Потому что видела, как он на вас смотрит. И верю, что если вы захотите, если приложите хотя бы минимальные к тому усилия, Вахид разорвет нашу помолвку. Только это поможет мне избежать скандала. А иначе… Иначе если только в петлю.
Я молчала. Потому что это был не просто крик о помощи. Это было что-то гораздо большее.
– У меня есть человек, – между тем продолжала Лейла. – Я люблю его. Он совершенно не из нашего круга. Даже не из нашей республики. Но я не могу бросить все и сбежать, как это сделали вы. Мне никогда не хватит на это смелости.
– И вы думаете, я могу… что? Повлиять на Вахида?
– Конечно! Только вы и можете.
Я не сразу нашлась с ответом. В голове звучал лишь её голос – обнажённый, честный и, опять же, такой пугающе знакомый.
– Лейла, – сказала я тихо. – Когда-то и я жила так, будто у меня нет права на собственный выбор. И знаешь… Нет хуже чувства, чем когда ты сама себя предаешь.
Она вскинула глаза. И я вдруг увидела, что в них блестят слёзы. Настоящие, а не выжатые из себя, чтобы надавить на жалость.
– Мне нужно идти, иначе мое отсутствие обнаружат. Я умоляю вас, вернитесь к нему! Себя вам уже не спасти, время упущено. А у меня впереди вся жизнь!
Я усмехнулась. Какая удивительная логика. Но что особенно смешно, такая понятная… В глазах этой юной девочки я действительно старуха, чьи лучшие дни остались далеко позади.
Глядя вслед удаляющейся невесте моего бывшего мужа, я впервые не чувствовала к ней негатива. Потому что, наконец, увидела в ней не соперницу или коварную разрушительницу семьи, а собственное отражение. Ту, которой в свое время тоже не дали права голоса. Но ту, которая, в отличие от меня, все же попыталась побороться за свое счастье. Эта смелость меня восхитила. Мне для того, чтобы решиться взять ответственность за свою жизнь, понадобилось двадцать лет в несчастливом браке.