Он двинулся вперед. Он шел по воздуху.
«Вот, полюбуйтесь, — подумал он, — я иду по воздуху!»
И повторил вслух:
— Я иду по воздуху!
И засмеялся над собственным странным произношением.
— Сантьяго! Иду по воздуху! Почему бы и нет? Я же Писарро!
Он крикнул что есть мочи: «Писарро! Писарро!» — и подождал, пока отзовется эхо.
«Питарро… Питарро…»
Он засмеялся и продолжил путь.
Таннер сидел, подавшись вперед, в большой сверкающей сфере — лаборатории визуализации на девятом этаже и смотрел, как в центре расположенной поодаль голокамеры степенно вышагивает и прихорашивается маленькая фигурка. Лу Ричардсон согнулся рядом. На руки он натянул информационные перчатки для передачи команд в сеть. Казалось, он даже не дышал, чуть ли не полностью слившись с сетью.
«Это на него похоже, — подумал Таннер. — Полное погружение в поставленную задачу».
Таннер мог только позавидовать Ричардсону — они были очень разными. Ричардсон буквально жил программированием и ничего другого не замечал. Программирование было его всепоглощающей страстью. Таннеру никогда до конца не удавалось понять людей, ведомых великими страстями. Ричардсон был чем-то наподобие мостика в прошлую эпоху, когда все в мире действительно имело значение, когда верилось в то, что твои стремления действительно к чему-то приведут.
— Как тебе латы? — спросил Ричардсон. — Думаю, хороши. Мы создали их по старинным гравюрам. У них и впрямь особый стиль.
— В самый раз для тропического климата, — ответил Таннер. — Чудесный жестяной костюм и шлем под стать.
Он закашлялся и раздраженно поерзал в кресле. Демонстрация длилась уже полчаса, и пока не появилось ничего хоть сколько-нибудь стоящего — только крохотное изображение бородатого человека в испанских латах, расхаживающего туда и обратно по светящемуся полю. Таннер начинал терять терпение.
Казалось, Ричардсон не заметил ни резкости в голосе коллеги, ни его нетерпеливых движений. Он продолжал вносить коррективы. Ричардсон был невысок, аккуратен и щепетильно относился к одежде и тому, как он выглядит. У него были светлые, словно выцветшие, волосы, бледно-голубые глаза и тонкие, как ниточки, губы. Таннер чувствовал себя неуклюжей громадиной рядом с ним. Теоретически Таннер руководил исследовательскими проектами Ричардсона, а на практике позволял тому делать все по собственному разумению. Но на этот раз, пожалуй, придется его немного обуздать.
Это была уже двенадцатая или тринадцатая демонстрация Ричардсона с того времени, как он начал свои забавы с историческим моделированием. Все предыдущие так или иначе окончились неудачей, и Таннер полагал, что та же учесть постигнет и эту. И вообще, Таннер начал разочаровываться в проекте, который сам же когда-то одобрил. Все сложнее было поверить, что вся эта возня принесет хоть какую-то пользу. Почему группе Ричардсона вот уже несколько месяцев позволяют тратить на нее столько времени и средств из бюджета лаборатории? Какую ценность этот проект может составить хоть для кого-нибудь? Где можно применить его результаты?
«Это же просто игра, — подумал Таннер, — Еще один отчаянный и ненужный технический трюк, еще один бесцельный пируэт в бессмысленном балете. Трата больших средств на изобретение ради изобретения — вот и все. Точно: мы живем в период упадка».
Крошечная фигурка в голокамере внезапно начала терять цвет и очертания.
— О-ох, — вздохнул Таннер. — Вот и приплыли. Как всегда.
Но Ричардсон помотал головой:
— На этот раз не так, Гарри.
— Думаешь?
— Мы его не теряем. Он движется по собственной воле и выходит за пределы нашего обзора. А значит, мы добились высокого уровня автономии, чего и добивались.
— Воля, Лу? Автономия?
— Ну да. Мы же ставили именно такую цель.
— Я знаю, какую мы ставили цель, — с некоторым раздражением произнес Таннер. — Только не уверен, что потеря фокусировки — это доказательство свободной воли.
— Хорошо, — кивнул Ричардсон. — Подключаю программу стохастического слежения. Пусть он идет куда угодно, а мы последуем за ним.