— Да, есть. А что?
— Звонила твоя мама. Она сказала, что Дебора умерла. Этой ночью я лежу без сна и смотрю на жену и сына,
спящих в нашей маленькой спальне в глубине квартиры на Бэйсуотер. Я пробовал уснуть, пробовал молиться, но все было напрасно. Потом мной внезапно овладело удивление тем, как страшно и странно устроена жизнь. Моему замутненному, беспомощному сознанию судьба впервые представилась огромной безжалостной машиной, которая непостижимым для нас образом вершит свою работу. Как же я дошел до своего теперешнего положения? До встречи с Фрэнсис моя жизнь представляла собой какую-то мозаику, собранную из кусочков. Она была совокупностью мелких поступков и решений, которые не влекли за собой никаких значительных последствий. И вот это не вполне осознанное следование компасу моей судьбы привело меня к действительно серьезной ответственности. Я пытаюсь проследить свой жизненный путь от настоящего момента назад, в прошлое, как человек, страдающий амнезией, пытается понять, как же он очутился в том или ином месте. Я думаю о том, что одно маленькое изменение, одно маленькое отклонение от курса привело бы в движение совсем другие колесики механизма судьбы. Я — муж и отец, я живу в городе, далеко от моего родного дома, я стремлюсь к исполнению своей мечты, а тем временем девушка, которую я любил, на которой легко мог жениться и вести совсем другую жизнь, — умерла.
Всего через несколько дней мне на мгновение покажется, что я вижу ее призрак. Кондоминиум, в который входит и наш дом, включает почти все дома по восточной стороне зеленой Бэйсуотер-сквер, к северу от Гайд-парка. Это шесть высоких, выкрашенных белой краской шестиэтажных зданий, где в общей сложности тридцать шесть отдельных квартир. Окна всех этих квартир, если не считать шести полуподвальных, смотрят через улицу на зеленеющие лужайки частного, густо заросшего деревьями сада в центре площади.
Окна нашей квартиры, как и всех остальных полуподвальных квартир, находятся ниже уровня мостовой. Мы пользуемся отдельной входной дверью, но, к сожалению, единственное, что мы видим из своего окна — это крошечный дворик с каменной лестницей, которая ведет вверх, на мостовую. Мы не очень переживаем из-за этого, ведь квартиры наверху стоят гораздо дороже, чем мы с Фрэнсис можем себе позволить, а подземная жизнь вполне соответствует нашим потребностям, равно как и тайным честолюбивым замыслам.
Но когда некоторые из наших соседей сверху начинают хранить свой мусор в маленьких двориках перед окнами полуподвальных квартир, в сущности, превращая и без того унылый вид из нашего окна в общественную свалку, среди подземных обитателей начинается ропот и назревает мятеж. Пусть мы живем ниже уровня мостовой, но это совершенно не значит, что к нам можно относиться, как к людям второго сорта. И вот, когда жители верхних этажей начинают оставлять мешки с мусором и перед нашей дверью, я понимаю, что бунт — единственный выход для нас. Собрание жителей полуподвальных этажей должно состояться в доме номер 32, и я прибываю на это собрание первым. Спустившись по каменным ступеням и заглянув в окно, я вижу, что полуподвальная квартира в доме номер 32 совершенно такая же, как наша. У дверей меня встречает высокий человек немного за тридцать с волосами песочного цвета. Его зовут Джеймс, он актер и живет вместе со своей девушкой. Они въехали в квартиру на несколько недель позже нас, но мы еще ни разу не встречались. Джеймс приглашает меня присесть у камина и предлагает мне выпить чашку чая. Я с удовольствием соглашаюсь, и он отправляется на кухню, в дальний конец квартиры, оставив меня в довольно скудно обставленной гостиной. Оглядевшись по сторонам, я вижу, что живут они ничуть не лучше, чем мы, если не считать того, что у них все-таки есть ковер. Дверь, которая ведет в коридор, а затем на кухню, пока не застеклена, поэтому я слышу приглушенный разговор и звонкий женский смех. Джеймс возвращается:
— Подождите минутку. Моя старушка сейчас приготовит чай.
— Итак, — продолжает он своим актерским баритоном, — что же нам делать по поводу всей этой ситуации с мусором?
— Видите ли, я как раз думал об этом и… и…!
Я замолкаю, потому что сквозь незастекленную дверь, ведущую из кухни, входит молодая женщина, держа в руках чайник и несколько чашек китайского фарфора. Это сногсшибательной красоты блондинка в синих джинсах в обтяжку и зелено-голубом свитере. У нее глаза приглушенно-зеленого цвета, а на левой щеке белеет полоска шрама, который, как жестокая память о когте какого-то неведомого животного, огибает ее левую глазницу. Странным образом, этот шрам совершенно не умаляет ее красоты, и она кажется мне раненым ангелом. Но в ней есть еще нечто, окончательно лишившее меня дара речи. Это форма ее рта. У меня возникает чувство, что передо мной — призрак, потому что эти пухлые губы и широкая улыбка невообразимо похожи на губы и улыбку Деборы. На какое-то мгновение образ девушки с пиратским шрамом на щеке и улыбкой призрака замирает перед моими глазами и, как фотография, навсегда запечатлевается в моей памяти. Первым молчание нарушает Джеймс:
— Знакомьтесь, это Труди, — говорит он.
Много позже я узнаю, что Труди Стайлер подростком сбежала из дома, чтобы стать актрисой. Наивная девочка, повинуясь какому-то инстинкту, отправилась в Стратфорд-на-Эйвоне, родной город Шекспира и резиденцию Royal Shakespeare Company. Она не знала никого в этом странном городе и в первую ночь была вынуждена стучать в двери незнакомых домов, прося ночлега. Ее приютила театральная семья с фамилией Черч. Эти люди дали ей крышу над головой, а позднее и работу в качестве няни для своих детей. При содействии все той же семьи Труди удалось поступить в Театральную школу в Бристоле. Закончив эту школу, она работала актрисой на телевидении и в театре, а потом принимала участие в постановках комедийного проекта «Reduced Shakespeare Company» в лондонском театре Warehouse. В промежутках она подрабатывала конферансье в арабском ночном клубе, где ее звали Ангел. Шрам на ее лице оказался результатом ужасной аварии, в которую она попала еще ребенком. Ее протащило по земле под днищем грузовика, и она чудом осталась в живых, но пришлось наложить множество швов на лицо и голову. Никто не думал, что она станет такой красавицей и успешной актрисой. Пройдет еще три года, прежде чем мы с Труди станем любовниками, но наше влечение друг к другу не только возникло с первого взгляда, но и с первого момента было совершенно очевидно всем окружающим. В этом взаимном стремлении поначалу было что-то открытое и невинное, в присутствии друг друга мы ощущали радость и непосредственность, которые невозможно было скрыть. Но по мере того как влечение нарастало, я оказался перед необходимостью бороться со своими чувствами. Я совершенно не хотел вслед за своей матерью переживать мучительный конфликт между романтической любовью и семейной привязанностью, но я все сильнее влюблялся в девушку из соседней квартиры, и передо мной разверзалась ужасная пропасть.
Мы со Стюартом сближаемся все больше и больше. В каждом из нас растет уверенность, что нас ждет общее будущее. Мои отношения с ним, хотя и отличаются от учительско-ученических отношений с Джерри, приобретают для меня все большую важность, и, несмотря на то, что я не отдаю предпочтения новой дружбе в ущерб старой, между мной и Джерри возникает какое-то новое напряжение.
Во время моих голландских гастролей Джерри перебрался в Лондон и устроился на работу в стрип-бар в богемном лондонском районе Сохо, где играл на электрооргане. Его зарплата — пятьдесят фунтов в неделю (для меня это по-прежнему королевские доходы), а поселился он у своих друзей в южной части Лондона и намерен вскоре снять для себя отдельную квартиру. Вернувшись, я приглашаю Джерри на импровизированное прослушивание со Стюартом в надежде, что они понравятся друг другу. Мы с удовольствием исполняем несколько старых песен времен Last Exit и несколько мелодий из стандартного набора. Когда Джерри уходит на работу, я и так, и эдак намекаю Стюарту, что группе необходим клавишник, потому что это придало бы нашей музыке свободы и разнообразия. Но Стюарт непоколебимо убежден, что группа должна представлять собой трио с гитарой в качестве основного инструмента, и если мы возьмем кого-то вместо Генри, это будет только гитарист. История показала, что Стюарт был прав.