В прихожую выглянула кошка, трехцветная и желтоглазая, она широко зевнула, потянулась, показывая, сколь смешны ей нынешние заботы хозяев.
У кошек жизнь намного проще.
– Но только состоятельные мужчины не всегда наивны. Я здесь, если можно так выразиться, частным образом. Мой клиент желает разобраться, чем ему грозит эта свадьба…
– Вашему клиенту, – сдержанно ответил мужчина, – лучше подыскать себе другую жену.
– Варвара…
– А вам – уйти, пока я не вызвал полицию. Хотя… полиция с полицией всегда договорится, верно?
Знает.
И про удостоверение фальшивое, и про то, что ничего у Далматова на их драгоценную дочь нет…
– Что ж, если вам будет угодно. – Илья поклонился. – Но прошу подумать вот над чем. Мой клиент очень не любит, когда его пытаются использовать втемную. Он разозлится, а его злость может быть чревата неприятными последствиями для Варвары.
– Но… – Женщина вертела головой, глядя то на Далматова, то на мужа.
– Хватит, Аня. – Тот не улыбался. – Мы предупреждали… мы просили… и если она так решила, пускай сама разгребается.
Чудесно.
Но не понятно.
Маргарита смотрела в окно, потому как занятие это, пусть и не самое веселое, все ж было куда интересней каких-то там наук…
Наставник вышел по собственной надобности, строго-настрого велев Маргарите не сходить с места, быть хорошей девочкой и учить псалом.
Псалом она выучила.
Ну почти… на муху отвлеклась, которая медленно, важно ползла по стеклу. За окном же был сад. И солнце. И погода пречудеснейшая, которая так и манила сбежать из тесной комнатушки, которую отвели под класс. Но тогда наставник разгневается и будет грозить адскими карами. О них он знает много и рассказывает охотно, живописуя, как кричат грешники на раскаленных сковородках. Порой после этаких рассказов Маргарите снятся дурные сны, но матушка, которой она пожаловалась, не на наставника, на сны, строго ответила, что это из-за того, что Маргарита молится без должного усердия. Вот если бы она усердствовала так, как положено принцессе, тогда и Господь, и Пречистая Дева уберегли бы Маргариту от снов.
Скучно.
Латынь в голову не лезет.
И вовсе мысли не о науке, а о том, что папенька обещал взять Маргариту в путешествие, и даже после смерти его обещание исполнилось.
Жаль, что он умер.
Папенька был добрым и веселым, а вот маменька вечно всем недовольна.
Маменька хотела бы еще одного сына, это Маргарита знала совершенно точно и отчасти завидовала братьям, куда как более обласканным материнской любовью. Впрочем, зависть – не то чувство, которое приживалось в ней. Слишком легка она была, слишком ветрена и в то же время – добросердечна. О том говорили и наставники, и все, с кем Маргарите случалось иметь дело.
Порой ее добросердечие вкупе с легкомыслием оборачивались ситуациями смешными, а то и нелепыми, к вящему неудовольствию матушки. Маргарита подозревала, что она, женщина, которую велено было любить и почитать, с превеликим удовольствием оставила бы дочь в Амбуазе на всю ее недолгую жизнь, а то и после.
Нет, в Амбуазе ей было неплохо.
Напротив даже, в Амбуазе Маргарите жилось куда как вольней, нежели в скучном Париже. И друзья имелись, которых она любила всем сердцем, особенно после того, как папенька предложил выбрать себе в услужение или герцога Жуанвильского, или маркиза де Бопро. Как же он удивился, когда Маргарита выбрала де Бопро, потому как полагал, что тот не очень собой хорош.
Истинная правда!
И уже тогда при взгляде на дорогого принца детское сердце Маргариты замирало, тронутое неведомым чувством. Он, белокурый и синеглазый, прехорошенький, как все картинные ангелы, был чудом, но чудом капризным, своевольным. И вечно норовил сделать именно так, как хочется ему, а не Маргарите. А де Бопро пусть и смугл, черноволос, но послушен.
И влюблен в Маргариту.
Он сам ей сказал, а еще поклялся служить вечно…
Маргарита вздохнула, по своему верному пажу она тосковала, впрочем, как и по нянечке, по слугам, по старым псам, с которыми она любила играть, но матушка сказала, что брать с собой еще и собак – никак невозможно…
Маргарита вздохнула и отвернулась от окна.
Вспоминать о матушке не хотелось вовсе, но не вспоминать не получалось, потому как все путешествие, первое и чудеснейшее в жизни Маргариты, всецело было связано с ее именем, с ее образом, затмевавшим в глазах подданных и фигуру отца.