Это означало, что Безликий либо знал, что мы здесь, либо, по крайней мере, внимательно следил за этим местом.
Но зачем рисковать — даже с расходными материалами от «Эссекса»?
Если только у него не было четкого расписания, и он не мог отложить встречу, несмотря на наше присутствие.
С дорожки я заметил, что двери на цокольный этаж были распахнуты настежь – верный признак того, что либо муниципалитет запер рабочих, либо кто-то съезжает, либо грабители грабят квартиру. Я проверил парковку в поисках улик и увидел только белый фургон Citroen с трафаретным логотипом совета Саутуарка на боку. Но, поскольку это считается хорошей практикой, я записал его номер.
В фойе первого этажа было темно и прохладно. Я нажал кнопку лифта и, ожидая, разглядывал не очень-то настроенный инерционный демпфер, свисавший по центру башни. Штромберг спроектировал «Небесный сад» так, чтобы он поглощал вестигию из окружающей среды, и если он справлялся со своей задачей, значит, энергия куда-то уходила. Мы предполагали, что весь этот грандиозный проект провалился, потому что её не удалось отвести из « Штадткроны» на крыше. Но что, если энергия накопилась, но не высвободилась?
А что, если он всё ещё хранится в тридцатиэтажном пластиковом куске, висящем вон там? Я не обратил внимания на двери лифта, когда они открылись за моей спиной.
Энергию можно было сливать в металлические пластины, аккуратно сложенные в гаражах, окружавших башню. Безликому не нужна была технология посохов, которой нас учил Найтингейл — он адаптировал технику демонических ловушек, чтобы создать сосуды для хранения энергии — собачьи аккумуляторы.
Я понял, что это не афера с недвижимостью. Это было ограбление.
Я повернулся, чтобы броситься в квартиру, но двери лифта уже закрылись, и мне пришлось ждать, пока он снова опустится.
Когда я вошел в квартиру, то обнаружил, что гостиная полна тел.
Шторы были задернуты, свет выключен. В полумраке я разглядел по меньшей мере трёх человек, лежащих на диване-кровати, и ещё пятерых, наверное, на полу. Все они были мужчинами, и, судя по запаху пролитого пива, слою чипсов и картонных коробок с едой на вынос, они крепко спали после бессонной ночи. Я заметил жилеты с светоотражающими полосками и предположил, кто это.
Я медленно распахнул дверь спальни и заглянул внутрь. Штромберг тщательно спроектировал главную спальню так, чтобы она была слишком узкой для двуспальной кровати, установленной поперёк, а при продольном расположении оставляла зазор всего в пятнадцать сантиметров между кроватью и стеной. Ширину торцевой стены занимала раздвижная дверь патио, а длина была точно рассчитана так, чтобы можно было поставить шкаф, но только если он перекрывал бы доступ на патио или в остальную часть квартиры. Именно за такое внимание к деталям архитектурный обозреватель газеты Guardian однажды назвал Эрика Штромберга символом современной британской архитектуры в её самом иконоборческом проявлении.
Зак лежал на кровати лицом вниз, полностью обнаженный, если не считать ярко-красных трусов, и, несмотря на его привычки в еде, я не могла не заметить, что он был достаточно худым, чтобы пересчитать каждый позвонок на его спине.
Я осторожно присела на корточки, приблизив губы на пару сантиметров к его уху, и крикнула: «Полиция!»
Результаты оказались поучительными. Он не только подпрыгнул как минимум на метр вверх, но и извивался, как кошка, так что в итоге опустился на четвереньки, а кровать оказалась между нами.
«Черт», — закричал он и зажал рот рукой.
«Зачем вы наполнили мою гостиную тихими людьми?» — прошептала я.
«Работа с общественностью», — прошептал Зак. «Я пытаюсь приучить их к взаимодействию с миром на поверхности».
«Ты водил их по пабам, да?»
И Зак тоже утверждал, что это сработало.
«Один из них заказал сувлаки в Грин-Лейнс», — сказал Зак. Мы удалились на кухню выпить кофе и пообщаться почти нормальным голосом. «Я прослезился, настолько я им гордился».
«Зачем вы их сюда привезли?»
«Было поздно. Это было ближе всего».
«Чай есть?» — спросила фигура в дверях. Он был невысоким и жилистым, с аурой боксёра-легчайшего веса, полным силы и мощи. Лицо у него было вытянутое и бледное, глаза — огромные, серые и красивые. Голос, когда он заговорил, был глубоким и звучным, но едва громче шепота. Он оглядел меня с ног до головы и протянул руку.
«Стивен», — сказал он. Рука у него была сильная, кожа шершавая, как наждачная бумага.
«Питер, — сказал я. — Мы уже встречались — ты похоронил меня под платформой на Оксфорд-Серкус».