— Нет! Фрешит, — властно окрикнула я. — Он только угомонит его, — добавила я тише и мягче. Болотник, весь кипя внутри, молча смотрел на меня.
Со щелчком распахнулась дверь, и в комнату попытался ввалиться Руман. Тони висел у него на загривке, как настоящий волкодав. Мой пёс ударил кулаком бывшего друга куда-то в спину, заставив того повалиться на колени. Так они и застыли. Тони виновато глянул на меня. Он мог вообще не подпустить Румана к двери, но тогда волка пришлось бы серьезно покалечить, а Тони этого не хотел.
— Всем успокоиться, — скомандовала я. — Шон?
Жертва вцепилась в подлокотники кресла, а не в инкуба. Значит, всё в порядке. Вот когда еда захочет, чтобы её съели без остатка — тогда дело плохо, а пока…
— Тихо, — и я осмотрела мизансцену перед собой.
Полный боли и ненависти взгляд Румана, виноватый и чуть злорадный Тони; перепуганный до обморока Лебедь прижимал обмотанные руки к лицу, как ребенок, пытающийся закрыться от нас всех, злой Фрешит…
— Пати! Прекрати это! — потребовал он.
— Да, как только Седрик отдаст излишек, — покладисто согласилась я. — Шон? Шон, хватит уже, наверное…
Судорожно сжимающие подлокотник руки расслабились, и я набрала воздуха, чтобы скомандовать отбой, как Шон сам отстранился. Тяжело перевалив ноги обратно на внешнюю сторону стола, он медленно встал с него и сделал шаг ко мне. Бедняга выглядел, как человек, глотнувший касторки или рыбьего жира. Все со страхом и опасением смотрели на инкуба, но когда поняли, что активных действий от него ждать не приходится, уставились на Седрика. Тот имел вид человека, проснувшегося от кошмара.
— Седрик, — позвала я, он заполошно глянул на меня. — Успокой Румана, — мягко попросила я. Он перевёл взгляд на застывших бойцов, посмотрел в глаза волку, затем кивнул.
— Иди… Иди, — добавил он громче и тверже. — Я в по… я цел.
Тони легко спрыгнул с поверженного противника и оказался между ним и мной. Волк тяжело встал и, бросив вопросительный и какой-то жалкий взгляд на хозяина, вышел. Тони тоже оглянулся на меня и, получив согласный кивок, последовал за дверь.
«Как горько и противно, — прорвалась мысль Шона. — Но я столетиями не знал ничего, кроме этого».
«То было раньше, — ответила я. — Выйди, напейся воды и попытайся осадить черноту на неё, а затем вытошни».
В ответ — сомнения и: «Я не хочу оставлять тебя одну с ними».
«Всё равно в таком состоянии от тебя мало толку. Сделай, что я сказала, и возвращайся».
Шон, скрепя сердце, согласился и, сопровождаемый настороженными взглядами, покинул кабинет.
Облегчённо вздохнул почему-то Фрешит. Я обернулась к Седрику, рассматривая его. Порадоваться тому, что он свалился в яму, которую рыл мне, потерял свободу и стал отчасти рабом Фрешита, — не получалось. Я знала, что он сделал то, что сделал, не с холодной головой, а потеряв её. И было просто грустно и тоскливо от того, что он по-прежнему не пытается думать, а лишь злится, как пойманный в капкан зверь.
— Я не буду извиняться за то, что сделала, Седрик. Пусть это послужит тебе уроком. Или ты контролируешь себя — свои мысли, эмоции и силу, или тебя будут контролировать другие. Не сомневайся в этом.
Седрик уже не злился, у него не было на это сил.
— А ты себя контролируешь? — с грустной досадой поинтересовался он.
— Не всегда. Но всегда пытаюсь это делать.
Он хмыкнул и замолчал, закрыв глаза, ну да, будет пытаться задремать, чтобы высвободить резерв.
— Итак, господа, — произнесла я официальным тоном, — давайте всё же попробуем поговорить о том, ради чего вы выдернули меня сюда.
Фрешит набрал воздуху в грудь, настраиваясь на нужный лад.
— Что ты знаешь о таких, как Джерад? — спросил он.
Я посмотрела на Лебедя, тот съёжился ещё больше, будто ожидал удара.
— Ну, оборотень-лебедь? — неуверенно произнесла я и глянула на Фрешита.
— Значит, ничего не знаешь, — сделал он вывод. — Джерад — Проклятый Охотник. Их было четырнадцать таких, егерей. Они были очень удачливы и никогда не возвращались с пустыми руками, били зверя и птицу, несмотря на сезон. Однажды они решили определить, кто из них лучший, и порешили, что лучший тот, кто добудет больше лебедей. Этот спор стал последней каплей, переполнившей чашу терпения Владычицы леса. Она прокляла их всех. Как только охотник убивал лебедя, он сам становился им. Один, не дойдя до озера, подстрелил барсука. Поэтому проклятых изначально было тринадцать лебедей и барсук. Но любое проклятие имеет обратную силу, и их проклятие — тоже. Если егерь отдаст свою жизнь, спасая взаимно любимого человека, то он освобождается.