– О господи! Наконец-то! – вырвалось у совершенно замученной Катерины.
Деревушка была небольшая, но опрятная – наличники окон и ворота некоторых изб покрывала искусная резьба. Удивили Башмакову только полное безлюдье и тишина.
– Где все? – невольно понижая голос, спросила Катерина.
– В поле, видать. Солнце-то еще не зашло, – также тихо пояснил Захар.
Путники подошли уже совсем близко и двинулись вдоль ряда деревенских построек в надежде, что к ним кто-нибудь выйдет. В центре деревушки возвышался самый богатый дом с окрашенными воротами, и опытные паломники сразу направились к нему, признав обиталище старейшины.
Калитка была приоткрыта, но подошедший к ней Дмитрий тут же отскочил в сторону. Из-за ворот выбежал здоровенный пес и глухо, угрожающе зарычал. Услышавшие его деревенские сородичи с других дворов тут же подали голоса, и вся деревня огласилась собачьим лаем.
– Почто сердишься, лохматый? – заговорил с псом Григорий. Он медленно пошел к калитке, протягивая вперед руки ладонями вверх. – Мы твоим зла не сделаем. Сам смотри.
Пес как будто расслабился и перестал скалиться и ворчать, однако с места своего не сошел и дорогу к калитке по-прежнему загораживал. «Тоже мне, чудодей выискался», – злорадно порадовалась про себя Башмакова. Но тут на звук собачьего лая со двора осторожно выглянула какая-то женщина в платке.
Увидев всю разношерстную и живописную компанию, стоящую у нее под окнами, баба всплеснула руками и с криком метнулась назад:
– Прокл! Проклушка, что делается!
Пока за воротами о чем-то спорили, осматривавшаяся по сторонам Катерина заметила небольшой, одиноко стоящий сарайчик с ржавым замком на двери. У него имелось маленькое крылечко, на которое и присела измученная девушка.
Наконец из-за ворот вышел совершенно седой старик с ружьем на изготовку. Обозрев цепким взглядом открывшуюся ему картину, он опустил ружье и потрепал пса по загривку.
– Что за беду мыкаете? – спросил он с нескрываемым любопытством.
Не успели путники ответить, как из калитки за спиной Прокла стали высыпать его домочадцы. Тут были женщины разных возрастов и дети. У вдовицы зарябило в глазах – зырянские женщины одевались вовсе не так, как русские. Их широкие юбки и короткие курточки были красных, желтых и малиновых тонов, да еще и с мелкими узорами – вышивками.
Пока мужчины наперебой разъясняли старейшине, что с ними приключилось и кто они такие, Анастасия Леонтьевна обратилась к одной из старших женщин. Она надеялась получить помощь как можно быстрее.
– Моя дочь хворает, ей нужна теплая вода. Много теплой воды или баня.
Женщина захлопала глазами от изумления и ужаса, что к ней обратилась чужачка, и в ответ залопотала на совершенно незнакомом Башмаковой языке.
– Она по-русски плохо понимает, – прервав разговор с мужчинами, обратился к ней седовласый Прокл. – Если тебе чего нужно, меня спрашивай. Без меня все равно ничего не делают. Я войд, старейшина, по-вашему.
– Хорошо, – старательно сдерживая раздражение на этого чванливого старикашку, буркнула Башмакова. – Тогда не могли бы вы…
– Не твоя ли дочка у клети сидит? – бесцеремонно прервал ее старейшина.
– Она очень устала и еще болезнь…
– Растопи баню для девочки, – обратился Прокл к миловидной зырянке в странной вышитой повязке на голове. – Да и остальным она пригодится. Можжевельника добавь!
Женщина молча скрылась во дворе, прихватив с собой нескольких подростков. Про вежливость здесь, похоже, никто даже не слышал.
Анастасия Леонтьевна помогла подняться дочери и последовала за зырянской женщиной мимо притихшего пса.
Через пару часов Катюша уже лежала чистая и укутанная одеялами в широкой горнице Прокловой избы. К животу она прижимала кринку с теплой водой, а глаза ее слипались. От остальной части избы их отделяла только занавеска. В горнице, кроме лавок, были стол, печь и иконы в красном углу. Под иконами вдовица успела рассмотреть какие-то примитивно сделанные фигурки животных. Подобные украшения показались ей странными в священном месте.
Усталая мать сидела возле лавки, на которой уложили девушку, и с ужасом смотрела на свои отчищенные от грязи ботиночки на каблуках.
Отмывая в бане свои ноги и ноги дочери, вдова не переставала ужасаться. Захар оказался прав – модная городская обувь привела нежные барские ножки в ужасное состояние. Мысль о том, чтобы снова надеть эти пыточные сапожки, приводила Башмакову в ужас.
– Хороши! – поцокала языком молодуха в повязке, которую, как теперь знала вдова, звали Аграфеной. Она поставила на стол кринку со странным местным напитком – свекольным квасом, который припасла для гостей.
– Хочешь их? – осененная внезапной догадкой, обрадовалась Башмакова.
Аграфена смутилась и недоверчиво покосилась на вдову.
– Шутите, барыня? В таких только на великие праздники ходить…
– Коли хочешь, могу обменять на то, что у тебя есть. И Катюшкины обменяю. Только у нее ножка поменьше.
– Ох, барыня! Ну, как знаете! Сейчас принесу вам.
Аграфена вернулась почти бегом, неся в руках низкие грубые ботинки на плоской подошве с длинной подвязкой. Вдова узнала упрощенный вариант котов, в которых расхаживала ее служанка Палаша, царствие ей небесное!
Она осторожно опустила ногу в непривычную обувь и с облегчением улыбнулась. Это было то, что нужно.
– Угодила я тебе, барыня? – засмеялась Аграфена. – Могу забирать твои?
– Забирай, забирай. На удачу тебе.
Молодуха подхватила модные ботиночки и, не переставая улыбаться такой же блаженной, как у вдовы, улыбкой, скрылась за занавеской.
Анастасия Леонтьевна собиралась дождаться, когда дочь окончательно заснет, и потом уже улечься самой. После того как Аграфена ушла, бороться со сном стало совсем сложно. Неожиданную помощь ей тут оказал Захар.
Ямщик только что вернулся из бани, куда мужчины отправились после женщин. Об этом говорили его потемневшие от воды волосы и разрумянившиеся щеки. Он бесцеремонно заглянул за занавеску и шепотом спросил, кивнув на девушку:
– Спит? Лучше ей?
– Лучше, – коротко ответила вдова, скептически оглядывая молодого человека.
Сразу видать – девкам должен нравиться: в плечах широк, лицом чист и даже глаза, кажется, голубые. А бедной Катюше он вовсе явился в дымке сражения и чуть ли не спасителем. Ну и что сделаешь с такой романтикой? Оставалось надеяться, что вскоре она его тоже разглядит получше…
– Скажи-ка, Захар, а что это ты в Казань подался, да еще и пешком? – нанесла давно намеченный удар вдовица.
Ямщик нахмурился и тяжело вздохнул. Насмешки, скрытой в вопросе, он, похоже, не заметил.
– Так все прогресс проклятый виноват!
Никак не ожидавшая такого ответа Башмакова даже рот приоткрыла. А ямщик, похоже, давно желавший высказаться по этому поводу, начал свой рассказ.
Оказалось, что все дело было в строительстве новой сибирской железной дороги, прошедшей через Тюмень. Тобольск, до того бывший центром не только всей сибирской торговли, но и местом обитания властей, начал терять свое влияние. И, что самое печальное для ямщиков, стал он терять купцов, торговцев, то есть клиентов. Проживший всю жизнь в Тобольске отец Захара разорился под конец жизни, и сыну осталось только распродать имущество и пуститься в путь.
Выслушав всю эту неожиданную исповедь, вдовица немного смягчилась к ямщику, но лишь самую малость.
– Ох, заболтался совсем! Я же вас позвать к ужину хотел! Хозяева стол накрыли и всех звали.
Анастасия Леонтьевна взглянула на дочь. Та уже уснула.
– Ты иди, я потом, – махнула она Захару.
Есть ей совершенно не хотелось – сказалось нервное напряжение, но перед сном нужно было выбраться на улицу и отыскать отхожее место. Старательно привязав к ногам новую обувь, вдова отдернула занавеску.