Два человека в Зеленой Долине уверены, что битву им не пережить. Это Нела, ждущая кары богов, и Луэс Норлитский. Это предчувствие, о котором знает лишь исповедник старого сеньора, вроде вести свыше — час пробил. В разгар боя не до предчувствий, и смерти он, в отличие от Нелы, не боится. Пусть смерть боится его. Стрелы обошли стороной, противник повис на его копье, не достав своим. Оставив позади немалый урон, Луэс невредимым скачет за прикрытие пехотинцев, передохнуть и сменить коня. Чувствует и уязвимость врага, и уважение к врагу — морские дьяволы и даже их женщины держатся достойно. Жаль, что это сплошь язычники, которым гореть в аду. Жаль, что между Островами и Регинией возможна только война.
Женщины бежали с направления удара в последний момент, но продолжают сыпать стрелами от реки — благо, вязкий берег для конницы не подходит. Долго стрелять им не дает подоспевшая регинская пехота. Нела, к ужасу своему, оказалась среди лучниц, что слишком далеко ушли от холма и теперь вынуждены обнажить мечи. Лицом к лицу она еще никогда не убивала! Через секунду девушка на земле, и кто-то намерен пригвоздить ее копьем. Не помня себя, она визжит, зовет Ива, а голова ее противника меж тем неестественно клонится набок, из шеи льет поток. Он падает, в последний миг хватая Нелу мертвыми руками.
— Вставай, регинка, — над Нелой не Ив, а Сильвира, старшая дочь Арлига и Выбранный Главарь лучниц. Регинкой назвала вроде бы беззлобно. У девочки из Лусинии нет выбора — только вставать спина к спине с сестрами и отбиваться.
Прежде, чем лучницы прорвутся на холм, она первый раз зарубит человека.
— Итак, — подвела итог Тина, — нас оставили на закуску. После победы им нужна будет красивая казнь. А кого-то приберегут, чтобы повесить в Регинии. Не меня, конечно, не для того кинжал храню. Что приуныли, сестры? Вы, что, мечтали умереть от старости?
Теор наедине с бочкой вина. “Как всегда”, — скажет Эдар Монвульский. Сеньор медлит покончить с ним только потому, что видел морского дьявола в деле. Такой способен пять — шесть воинов положить прежде, чем будет убит. Слишком большая цена за ничтожную жизнь. Люди сеньора не мешают островитянину заливаться вином, что приготовлено ко дню святого Фавентия. Пьяного надеются легко одолеть. Теору смешно, а на благоразумие плевать. Он осушил до дна чашу, потом вторую — залпом, словно воду. Третью. Всю жизнь вино действовало на него невозможно медленно, сегодня это некстати. Уже двенадцать лет некстати. Ему осталось поквитаться с Наэвом и Дельфину спасти, даже против ее воли. И пусть регинцы делают с ним, что угодно.
Бывшая сестренка готова умереть за Острова — иного он и не ждал, и все-таки чувствует себя брошенным, как ребенок. Эта сумасшедшая выбрала даже не смерть, а какую-то надежду! А что предпочла бы Ана, будь она здесь? Теор слишком любил Ану, чтобы ее недооценивать, он понимал: швырнула бы ему в лицо его пощаду и его любовь, отправилась бы в петлю вместе с Наэвом. Тысячу раз выбрала бы Наэва, а не его. Четвертая чаша. “За тебя, Ана!”. Изгнанник надеялся, что душа ее вспоминает о нем хотя бы с ненавистью. Если б явилась хоть во сне, упрекнула! Но Теору давно уже не снились сны, спал он все меньше и меньше. Ночная тьма — словно песок, на котором воображение рисует картины. Детство, юность, его невозможная жизнь бродяги, наемника, потом разбойника, главаря безжалостной шайки. Наэв, предательство, месть — и так по кругу. Давно пора сойти с ума — регинцы и считают его безумцем, и, наверное, правы.
Теор отшвырнул чашу, в который раз опустевшую, словно та больше всех была перед ним виновата. От вина начинало мутить, но он все еще был отвратительно трезв.
Ну вот. А теперь пора сны наяву сделать правдой.
Пока Гэрих был в лагере, пленников запирали в домах, но Эдар Монвульский нарушил его приказ. Велел на улице вбить крепкие столбы и намертво привязать к ним двоих оставшихся мужчин. Эдар охотно перебрался в освобожденный дом вместе с личной охраной, слугами и островитянкой Урсой для утех. Столбы были вбиты ровно на том месте, где стоял прежде Малый Каэ, словно в насмешку. Хотя регинцы едва ли понимали, что эта поляна символизирует для жителей деревни свободу. Перед Теором двое оставшихся тэру — Наэв и еще один намного моложе. Сын Тины знал его ребенком, но имени не вспомнил. Регинцы приготовились к интересному зрелищу.
Теперь только изгнанник разглядел, как мало осталось от двадцатилетнего Наэва, которого он помнил. Перед ним связанный человек, измученный ожиданием, не спавший боги знают сколько суток. Старый. Даже волосы местами уже побелели — а ведь Наэву чуть больше тридцати. Он молчит и смотрит в землю. Молчит и Теор, улыбаясь страшной улыбкой. Молодой пленник не выдержал первым: