В последний раз ряды тэру оглашаются кличем “Алтимар!”.
“Алтимар, Господин бескрайнего…”
Гэрих может клясться и грозить, но порядка в его войске несравнимо меньше, чем у противника. Дисциплина исчезает, когда толпа островитян устремляется с холма на регинцев. Никакой слаженности действий. Приказов Молодого Герцога никто не слушает, да он и не понимает толком, что происходит. Как могут разбойники добровольно покинуть позицию и атаковать? Рождается и мигом расходится слух, что к островитянам явилось подкрепление, даже Гэрих верит поначалу. Тэру выбрали момент, когда всадники отдыхали, а пехотинцы только готовились к атаке — ошеломленные, они сразу и не разобрали, что противостоят им всего несколько сотен. Часть пеших отступила назад, а горячие головы, вроде Карэла, бросились в битву напролом сквозь своих же бегущих. Паника и неразбериха, минутного преимущества островитян достаточно, чтобы Карэла стащили с коня и проткнули. И над всем этим ликующий вопль “Алтимар!”. Затея Арлига удалась полностью, сотни выиграли время для тысяч.
А потом Мара явилась забрать свое.
“… Господин просторов и далей, Господин мой! Я, твоя Жрица, я слышу зов моего меча, слышу слезы моей дочери. Я заперта и никому не могу помочь — это так. Но это не так! Не правда! Я принадлежу Островам, Общине, тебе, я жива — и прошу жизни. Многих жизней прошу у твоей матушки, которая за каждым придет в его время. Алтимар, да свершится чудо!”
— Мертвецки пьян, — докладывают барону Эдару. — Он свалился возле частокола, и даже труба архангела его сейчас не разбудит.
Очень хорошо. Морской дьявол Теор больше не станет раздражать сеньоров.
— Зарежьте, как свинью, — приказывает Эдар своим людям. — Каждый предатель пусть найдет такую смерть.
Зеленая Долина заслужила название Алой.
Разбойники, что прикрыли отход остальных, сражались, как те, кому нечего терять. Регинцы бились, как бьются в шаге от победы.
Дурацкие мысли порой закрадываются в голову Луэса Норлитского. Теперь, когда избиение окончено, он думает, что в любой битве побеждают вороны, волки и бродячие псы. Думает, как странно видеть в луже крови Карэла, которому жить да жить, а себя, старика, — невредимым. Смерть сегодня много раз заигрывала с ним. Он был отрезан от свиты, сбит на землю, поднялся и сражался, как в лучшие свои годы, сумел вновь вскочить в седло. Когда все уже позади, возраст Луэса напоминает о себе. В рощице, скрывшей от врагов и своих, он дает себе передышку, снимает шлем, откидывает кольчужный капюшон. Осеняет себя крестным знамением. И обнаруживает вдруг, что вырезаны не все разбойники. В пяти шагах от него, забившись под дерево, плачет морская сучка. Ровесница его младшей дочери, черные волосы неровно срезаны, не по размеру кольчуга и пронзительно синие глаза. Такие, говорят, у Морской Ведьмы. Она не бежит, а Луэс наставляет на нее копье, но медлит заколоть.
— Я не хотела целиться в лошадей! — всхлипывает девушка, словно не понимая, что говорит с врагом. — Регинцев я убиваю охотно, но так жалко лошадей…
Она кажется слегка не в себе. В том ступоре после опасности, когда уже все равно. Луэс насмотрелся сегодня на островитянок, знает, чего стоят их стрелы. Но, Господи, как же он, поседевший в битвах рыцарь, пронзит заплаканную деву шестнадцати лет! Думает: ее и без него прикончат не сегодня, так завтра, и это будет правильно, ведь всякое семя дьявольского народа — враг, а живая душа. Все предки Луэса и он сам так считали. Но и ей, девушке с другого берега, твердили с рождения: регинец — это просто мишень для стрел. Одних лет с его дочерью и тоже чья-нибудь дочь.
— Беги, дурочка. Своему отцу передай, что он безумен, раз отпустил тебя сюда.
— Мой отец — Господин Морской, — шепчет Дэльфа вслед старому воину. Она, как и обещала, вернулась искать друзей. Резню она видела во всех подробностях.
Луэс шагом едет прочь и думает, что он совсем стар и глуп, раз жалеет девчонку. Его мысли прерывает стрела сзади, в голову — напрасно он снял капюшон. Падая с коня, он еще успевает представить, как островитянка опускает лук и улыбается сквозь слезы.
— Как исчез?! — орет Эдар Монвульский. — Как он мог исчезнуть?!
Воины виновато опускают глаза, сами гадают, что произошло. Теора, которого они собирались убить, нет в лагере.