Женщина думает о лодке. Многое в их истории неизвестно ей, она может лишь представлять, как лодка Теора подходила к Острову Обрядов. Это было в ночь после битвы в Зеленой Долине. Молодая Луна плескалась в воде, серебристо освещая Море. Дельфина видела из заточения ее свет, напоминавший цвет глаз ее брата. Она не знала еще, что Теор бежал от регинцев. И поражение в Зеленой Долине лишь предчувствовала — утром гонец принесет эту новость в лагерь. Лодка приближалась к пристани в полной тишине, и Остров Обрядов не показался изгнаннику более безлюдным, чем обычно. В лучшие времена посетитель встретил бы лишь Стражниц Ворот и одну из Мудрых, которая выслушала бы его благодарность или просьбу. Дельфина может лишь догадываться, сколько раз в детстве Теор обманывал внимание жен Алтимара и пробирался тайком, куда не следовало. О своих похождениях он рассказывал Наэву, а не сестре. Той ночью сын Тины вошел открыто, в мертвом Святилище не с кем было играть в прятки.
Теор шел по обломкам ритуального, мимо тайн, в которые не верил. Регинцы обшарили весь Остров. Грот Мары разве что, скрытый и не заметный в дебрях, не нашли. После нападения в Святилище два дня бушевал пожар. От роскошной зелени мало что осталось, да и то сохло и жухло под солнцем. А Теор раньше и не задумывался, что многоцветье Острова Обрядов держится не на магии, а на бережном уходе Жриц за растениями. Он злился больше, чем ожидал от себя. Не на регинцев даже — с богами Островов они поступили, как враги с врагами. Злился на Алтимара и гимн славы ему, что не умолкал перед Святилищем много веков. На Старух, что не отдали приказ бежать. На Стражниц Ворот, совсем девчонок, которые не разбежались без приказа, наверное, даже пели гимн до последнего. На Дельфину за то, что поступила бы так же.
Он замер на миг прежде, чем миновать колонны. Нога мужчины не ступала сюда боги знают сколько столетий, даже Отцы-Старейшины не посмели бы. И Теор не посмел, обошел другой дорогой, когда давным-давно пробрался к Гроту Мары взглянуть на Ану. Регинцы, конечно, здесь побывали. Все серебро и золото исчезло с Террасы Супругов. Под ногами валялась закопченная статуя Акрины без глаз — они были из черного оникса — а тел Жриц нигде не было видно. Теор знал, что регинцы постарались их сжечь. Он невольно смотрел только под ноги, чтоб не увидеть лишнее. Берег Чаек хранил Малый Каэ — грубо вырезанная деревяшка, на которой едва угадывались черты лица. Но статуи в Святилище были настоящие, мраморные, божественно-живые, созданные неведомо кем и когда, привезенные еще с заморской родины беров. Половина бородатого лица лежала на пороге Святилища. Рот с крошащейся верхней губой и поразительно вьющиеся в камне пряди волос. Мрамор был абсолютно белый — даже огнем не тронут — но лицо смотрелось молодым. Теор ничего не знал о работе скульпторов, не сознавал, что столь настоящее человеческое лицо из камня вырезано человеческими руками. Для него это было волшебством. И несомненным представлялось рядом со статуей, что когда-то белый и бородатый Господин Морской увлек Тину в Святилище и зачал чудесное дитя. Нижняя часть лица и туловище остались разбросаны внутри Святилища и слишком сакральны даже для такого насмешника, как Теор. Годам к двадцати он решил: если Алтимар существует, то и он тоже мог быть отцом сына Тины — матушка никому не отказывала.
Однажды мать — в кои-то веки, заметив его — заговорила о смерти.
— Знаешь, почему его называют Гротом Мары? — горько смеялась коротышка. — Потому что это отличное место, чтобы сдохнуть!
Она напилась в тот день, поэтому говорила вслух не только колкости. Он еще мальчишкой был, вскоре после Посвящения. Из любопытства вытянул у матери, как найти Грот.
— Только лизнуть из иных пузырей содержимое, — усмехалась Тина, — и все. Но это, если знаешь, что брать и сколько. А я не знаю. Потому что не для меня вся эта жреческая премудрость. Если ошибешься — о, жить будешь, но запомнишь свою глупость навсегда. Сдохнуть легко, а выжить после пыток…
Да, это было в день, когда умерла Ава. Тине, похоже, было не настолько все равно, как казалось.
И вот, лет двадцать спустя, все зависело от того, помнит ли он тайные тропинки. После всего, что Теор натворил, бессмысленно было спрашивать, на чьей он стороне. Последний рубеж мести и злобы так и не смог перешагнуть, через детство свое, память, первую и последнюю любовь не перешагнул. Быть может, это самая большая его ошибка — не пойти до конца. Островам он враг и чужой, Острова он ненавидит, Острова — единственный дом, который у него когда-либо был. Словно яд в жилах, впитанный с рождения. Ненавидит — но на растерзание регинцам не отдаст. Ни народ свой, ни сестренку Дельфину. Хотел бы он видеть лицо Эдара Монвульского, когда тому доложат его простофили: морской дьявол удрал. Кто-то другой признал бы, что никому не под силу повернуть время вспять и исправить содеянное. Но Теор верил, что он — лучший из лучших. Так же искренне, как верил в четырнадцать лет. На невозможное шел с легкостью не до конца протрезвевшего человека. (Перед людьми Эдара он претворился лишь самую малость. Это в Новом Замке знали, что морской дьявол может хоть бочку осушить, и все равно совсем в хлам не свалится.) Он не все еще решил, но регинцы пожалеют, что упустили его.