— Однажды монландцы еще побегут от тебя.
Она была в том возрасте, когда дети уже кое-как говорят, но, конечно, не разобрала слов на чужом языке. И все-таки засмеялась. Дети, в отличие от взрослых, Теора всегда любили, малютка Дэльфа засыпала у него на руках охотней, чем у матери. Он подумал: понимает ли его находка, что произошло? Ее разум слишком мал для понимания смерти. Мирно проспала в сене истребление деревни, а вопли снаружи приняла за игру.
— Не надо тебе видеть, что там творится, — сказал он, мотнув головой. — Сам бы всего этого не видел…
И, прежде, чем шагнуть за дверь, закрыл ей глаза рукой. Теор мало понимал чужую душу, да еще такую крошечную. Закрыл ей глаза — и доверчивую девочку словно подменили на визжащего нечеловеческим голосом зверенка, рвущегося, как из-под ножа. И как фурия в легенде — в ответ на ее крик перед сараем выросла из неоткуда старуха. Одежда в лохмотьях, седые волосы не покрыты. На волосах кровь. На одежде, на руках. Редко Теора мог напугать человек, но он шарахнулся назад от ее взгляда, и в голове пронеслось: Мара, над которой он столько раз смеялся!
Она указала на островитянина — и закричала. Подбежавшей Дельфине отчаянно захотелось не понимать язык Побережья. Она указывала на Теор, на мертвые тела вокруг — и кричала, выла, проклинала.
— Зверь! Убиииица!
Конечно, не Мара, не призрак. Просто женщина, уцелевшая во время резни, для которой не было разницы между одними разбойниками и другими. Кто знает, чего она насмотрелась, что пробудил в ней крик ребенка. Если она выжила одна из всей своей семьи — какое дело ей было до того, что не Теор в том виновен…
Дельфина видела, как его лицо стало белым, потом серым. Он сунул ребенка в руки сестре и пошел прочь. Дельфина без слов поняла: пусть бы на кого угодно выжившая, но обезумевшая женщина обрушила проклятья, но не на Теора. Как там Аквин говорил? Быть всесильным богом с мечом — вот что рождается в душе ее близнеца каждый рейд, так легко дается ему и отчаянно хочется. Вот что со дня Посвящения его пугает и сводит с ума.
Девочка замолчала, едва ей позволили открыть глаза — быть может, темнота напомнила ей о долгих часах в сарае. На ее шее Дельфина увидела амулет, который часто носили жители Побережья, — крест. Сколько таких амулетов из чистого золота не уберегли монастырь, а малышку сохранил простой, деревянный. Дельфина протянула девочку вперед, старательно выговорила по-регински:
— Если это твое дитя, возьми.
Женщина была слишком стара, чтобы быть ей матерью. Быть может, бабка? Или ее за один день состарил пережитый ужас? Она отшатнулась вначале, потом вроде поверила, что морская сучка не причинит ей зла, сделала шаг. А в следующий миг распласталась на земле от удара по затылку.
— Глупая! — рявкнула на Дельфину Хона, опуская камень. — Для девчонки счастье — стать дочерью Островов. Нам нужны люди. Да и не выжила бы она на развалинах с полоумной старухой.
Так судьба маленькой лусинки была определена.
Девочку назвали в честь деревушки Нелой. Она выросла у Дельфины на глазах, и Дельфина, не колеблясь, причисляла ее к своим детям. Нела, Ничья Дочь, — так называли ее Совет и Старухи. В день, когда, девочка надела Белые Ленты, ее названой матушке приснилось, будто Ленты тонут в воде. Лишь в одном случае островитяне бросали Ленты в Море — если приходилось хоронить Невесту до Священного Брака. Жрица гадала по волнам и по птичьему полету: означает ли сон, что девочка умрет юной? Так и не получила ясного ответа. Однажды Дельфина поклялась себе — верить в чудеса и никогда не отказываться от надежды. Она прогнала дурные мысли прочь, а Неле ничего не сказала.
Теперь сон уже сбылся.
Не так часто Дельфина оказывалась от Моря достаточно далеко, чтобы его не видеть, и всякий раз ощущала себя заблудившейся. Прав Теор, когда называет ее русалкой. Монладнцы ушли вглубь побережья более чем на десять перелетов стрелы — немного, но ощутимо для молодой женщины, вынужденной пробежать это расстояние в полном вооружении, да еще за каждым валуном подозревая засаду. Она услышала, как Теор, ни к кому не обращаясь, вдруг спросил:
— Почему мы до сих пор не покорили эту страну? Сами бы разделили ее на феоды и жили бы в роскоши!
На него покосились оба Выбранных Главаря, предчувствуя недоброе, отвечать не стали. Ребенку же ясно, что Островам сил и людей не хватит для настоящей войны с Регинией.