…огромное тело с трудом волочат двое, без всякого почтения ругают погибшего. Был бы жив — получил бы от соратников тумаков.
— Сукин сын поживиться решил, пока мы сражались!
Брезгливое презрение сквозит в чьих-то зеленых глазах:
— Сам виноват, что полез на женщину, как взбесившийся кобель!
В ответ усмехаются:
— А ты, левша, поступил бы иначе?
Потом хохочут:
— Если б не упустил ее!
Он молчит, а насмешники злятся. Он отказался пытать захваченных разбойников, а теперь странные вещи говорит…
— Ты не на солнце перегрелся, левша? Жаль тебе их что ли?!!!
Левша из Лантисии плюет и отходит, не отвечая. Бесполезно объяснять. Конечно, ему не жаль морских дьяволов — они, наверное, вообще не люди. А женщину ему пришлось отпустить. Но видит святой Марк — никогда еще он не убивал женщин! Ее глаза цвета синевы перед грозой — это он запомнил. А помнить бы следовало, как она распорола бок Ансэлу. Островитянка хорошо сражалась. Не заслуживает пощады, но достойна уважения.
Вслед лантису гогочут:
— Эта чертовка на утесе! Завтра твоя будет!
— Если не сдохнет!
— Если не отрежет тебе ничего! Без чего красотки любить перестанут! — шутка вызывает бурный восторг, потому что всем известно: немало женщин с первого взгляда влюбилось в зеленоглазого лантиса.
…он ни разу не пожалел о том, что мальчишкой сбежал из дому, — его жизнь должна была течь здесь, а не в отцовской кузнице. Но сегодня один из таких дней, когда не получается отогнать навязчивую мысль: сыт по горло.
Виланский сеньор окликает лантиса, велит найти коня.
Рассвет начался с новых воплей, Госпожа озарила три дерева. И привязанных к ним людей — красноречивое предупреждение всем разбойникам, забаву для регинских лучников. Хвалясь меткостью, они целились то в ногу, то в плечо, чтобы рана не стала смертельной. Игна и Тирува за ночь истерзали в клочья, но они были еще живы. Один истошно кричал, то ли умоляя, то ли проклиная, второй так и не издал ни звука. И третье дерево, третья жертва… Обнаженное, беспомощно выставленное на показ женское тело чуть вздрагивало от вонзавшихся в него стрел. Она ни разу не подняла головы.
У Дельфины бестолково завертелась мысль: “Зачем они раздели ее? Мужчин ведь не раздели…”. Крик застрял в горле, вместо нее заголосила Меда.
Ана…
Дельфина услышала собственный голос:
— Наверное, она упала с лошади…
Едва удержалась, чтобы не спросить вслух: “Что они делали с ней всю ночь?”. Эхом отозвалось в голове каждого: “А что они сделают со мной???” Пленники указали, где корабль, — регинцы хвастливо орали об этом в сотню глоток. “Плясунью” никто не предупредил! Им сидеть на утесе, пока с ума не сойдут, а дальше — только смерть. В памяти заплясали мертвецы с выколотыми глазами. У регинцев богатое воображение: живой мишенью к дереву — еще не худшая участь. И разве только вены себе вскрыть — она прочла эту мысль на многих лицах. Круды вчера умирали молча, подчеркивая свое презрение к смерти. Особой храбрости от себя Дельфина не ждала, да и не все ли равно, если Мара одинаково забирает трусов и героев? А прежде Мары ее ждут десятки разгоряченных битвой самцов.
Дельфина все еще опиралась на Наэва и не видела его лица. Почувствовала, что он вздрогнул всем телом, зашатался, сжал ее так крепко, что перехватило дыхание. Потом резко тряхнул головой, кулаки стиснул, наверное, до крови. У нее все плыло перед глазами, на голову давило тяжелое молчание тэру, а с берега радостно пророчили на регинском: “Корабль свой ждете? Встретитесь с ним в аду!”.
Одни боги знают, сколько прошло времени. Игн больше не кричал, а корчился молча, потом совсем перестал реагировать на кромсавшие его стрелы. И, наконец, Дельфина увидела рядом с ним метнувшуюся тень Мары. Потом Мара пришла за Тирувом. Лучники сосредоточились на Ане. Отходили на сто шагов, на двести — как она сама перед деревянным столбом на стрельбище. С утеса не разглядеть было, льет ли кровь из тела Аны, как это бывает у живых, или едва сочится, как у мертвых, но Дельфина была уверена:
— Братик, ее убили давно… Наверное, еще ночью.
Змеехвостая Мара не приблизилась к хромоножке, потому что забрала ее намного раньше. Но богиня сама решает, кому дано ее видеть. Наэв, Меда, родители Аны — если будет, кому рассказать им про этот день — никогда не узнают наверняка, умерла она раньше всех или позже.
Наэв ответил очень тихо — одной Дельфине:
— Ей уже не больно…, — обернулся к остальным, произнес мертвенно-спокойно. — Вы же знаете! Кораблю приказано ждать нас сутки, а потом искать вдоль всей Тихой Дороги.