… прошла целая ночь. Еще один всадник примчался сообщить регинцам: из пленников выбили все, что хотели. К кораблю отправлен конный отряд по какой-то короткой дороге, не известной островитянам. Гонец — свои называли его лантисом — спросил, кого они здесь караулят.
— Щенка беззубого, — ответили усталые воины.
— Так бросьте его! — сказал лантис. — На берегу нужны люди. А этот своих не успеет предупредить, даже, если отрастит копыта и поскачет галопом. Эй ты, в норе, слышишь? Живи, пока следующий раз не встретимся.
На другой день Лан, в полном отчаянии скитаясь по берегу, увидел “Плясунью”.
Остальное рассказывали тэру, что были на корабле, особенно Алтрис и Фор:
— Регинцев заметил Алтрис. Они шли тропинкой с северо-запада. Мы и подумать не могли, что между скалами можно пройти, но они знали дорогу. И про наши дозоры в лесу знали, обошли их. Я был на восточном склоне, Алтрис на западном. Все, как Выбранный Главарь приказал: забраться на скалы, глядеть во оба во все стороны, особенно туда, откуда не ждешь беды. И приказ держать в тайне даже от тэру. Ну, вот Алтрис их и заметил.
Расчет Наэва оказался верен. “Плясунья” избежала своей участи, потому что из пленников регинцы смогли выжать лишь то, что было известно самим пленникам.
Никто не отнимет, говорил Наэв когда-то.
Ана верила — ничто не разлучит.
Солнце нагревало, колыхалась вода перед его взглядом, билась о борт.
Не кончено, не может быть того!
Солнце припекает, но лучи веют холодом. Подходят и что-то спрашивают тэру, и Наэв отвечает, приказывает, обсуждает стоянки на пути к Лусинии, и его называют Выбранным Главарем. Говорят, что ему надо отдохнуть. Как может колотить от холода в самый полдень?
Он ломает голову над предстоящим набегом, который им не выиграть. Но права на провал у них больше нет, значит, что-нибудь он придумает. Впервые Наэв в себе не сомневается, словно не с ним уже это происходит. И действительно — это с кем-то другим. Не возможно же, чтобы он размышлял и распоряжался, жил и дышал, зная, что нет больше его Аны. Как сквозь туман, повторяет: Ана умерла. И ничего не чувствует. Говорит себе: это я не уберег; позарился на выкуп; отослал ее прочь одну; предал и изгнал Теора, который никогда бы не совершил такой ошибки. Нет, пока это просто слова. Много раз он представлял собственную смерть, но мир без Аны — слишком нелепо.
Алтрис и Фор вызываются быть соглядатаями на лусинском берегу.
Наэв позволяет им.
— И ты с ними пойдешь, — обращается он к поникшему Лану.
Тот резко вскакивает:
— Да, Выбранный Главарь. Я больше не испугаюсь!
Наэв не устал, но едва удерживает растекающиеся мысли. За мальчишкой присмотреть надо, чтоб глупостей не натворил, — Наэв слишком хорошо знает, какого жить виноватым. Он подзывает Лана к себе и, держа за руку, втолковывает:
— Если хочешь доказать, что ты не трус, брось это желание в Море. Островам ты нужен живым.
Мальчик кивает, обещает, но смотрит на него странно-тревожно:
— Выбранный Главарь, ты же весь горишь.
— Просто жарко, — оправдывается Наэв. Настолько, что тяжело дышать, — даже на утесе так не было.
Тысячу лет назад казалось: сжечь целый мир не жаль, чтобы только не ушла, не предпочла другого.
Ана не ушла, она умерла.
Выбранный Главарь с трудом соображает, которая сторона подветренная. В самые жестокие шторма качка не добиралась до него — и вот томительно мерзко, хотя Море еле шевелится. Его обнимает жаркое марево: “Кружи меня!”. Солнце сжимает голову тисками, и на миг ему становится ясно, что делать в Лусинии. Только собрать мысли в слова не может. Ирис пытается докричаться, как до глухого, хоть и рядом стоит:
— Наэв, Выбранный Главарь, понимаешь меня? Ты слишком долго на солнце. Нет, не все в порядке, ты сейчас рухнешь. Ради всех богов, отдохни!