— А ты в отчаяние, раз спрашиваешь меня, — прищурилась Тина. Она тоже не сошла на берег — видно, и ей было все равно, что будет. Пока Дельфина и Меда суетились вокруг Выбранного Главаря, Тина по-кошачье грелась на заходящем солнце и единственная на “Плясунье” выглядела так, будто ничего не случилось. — Уйти с утеса живым, чтобы подохнуть от лихорадки! Везет твоему братцу так же, как всегда.
— Дева с реки Фло не настолько сильный демон, — возразила Дельфина. — Многие от ее стрелы не умирают.
Тина согласилась:
— Только те, кому не везет, — и добавила безжалостно: — Он не хочет жить, неужели не понимаете? Он загонял себя до смерти — сколько дней? Пять? Специально. Хромоножка с детства обоих держала на привязи, оба любили ее, как сумасшедшие. С Теором наигралась и погубила, теперь тянет за собой второго. К Маре эта бестия одна не уйдет.
Меда держала голову Наэва на коленях и от слов Тины разрыдалась. У Дельфины не было сил даже разозлиться. Ненавидит ли мать Теора Наэва — ведь есть, за что! — или ей ни до кого нет дела? Дельфина чувствовала сестренку рядом, по ту сторону стены, которую почти осязала руками. Конечно, коротышка болтала злобную чушь, как всегда. Ана или ее тень никогда бы любимому зла не причинила и дочь не оставила бы круглой сиротой. Но вдруг судьба этих двоих — быть навсегда вместе, как они и клялись много раз? Дельфине хотелось выпороть себя за беспомощность. За все россказни, что она умеет исцелять. Ее знания иссякли. Жертву Маре принести? Ана приносила перед каждым набегом — и кого ее жертвы защитили?
А на берегу тэру о чем-то жарко спорили, и ветер доносил до нее убежденный голос Ириса:
— … не говорите, что я один это видел! Нас должны были превратить в решето — почему лучники стреляли, как слепые старухи? Почему из десяти стрел одна в цель попадала? Вы помните, как она призвала ветер?
— …Милитар…, — Наэва бесконечно обтирали водой, а он метался во власти видений, вырываясь из успокаивающих рук Дельфины, — Выбранный Главарь… мне надо рассказать…
Обычно немногословный, в бреду он говорил, кажется, больше, чем за всю жизнь. А под мокрой рубахой сердце стучало так, будто вот-вот проломит грудную клетку. В кошмарах Дельфине будут сниться не гигант и не утес, а следующие дни и ночи. Она ждала и ждала испарины, за которой жар спадет хоть на время, — ведь при лихорадке озноб, жар и пот сменяют друг друга. Но Наэва будто кто-то запер в пожаре. Она перебрала все заговоры, какие знала. Невольно думала о смерти Сагитта — тот умер, посинев и задохнувшись, потому что сердце колотилось слишком быстро и разорвалось. Конечно, отец Наэва был тогда старше вдвое.
— …ты мог просто вернуться… почему не вернулся?…
— Утром станет легче, — обещала Дельфина. — Это просто сны, братик. Пожалуйста, выдержи…
Знала, что саму себя успокаивает, слышит корабль, слышит и жалеет ее Море, а Наэв смотрит сквозь нее и говорит с кем-то, кто сейчас далеко. Вцепившись в его руку, словно так могла удержать, женщина удивляться не переставала: тело горит, а рука ледяная. Так и бывает при лихорадке, но это же глупо — как случайная стрела, как камень на дороге. Гиганта не она убила, а собственная его беспечность. Гигант сразил Маргару. А Дельфина, выходит, отомстила, хотя не любила матушку, и мечом владела куда хуже наставницы. Да и что за безумие — армиями собираться ради убийств, а потом мстить друг другу за то, что убивают? Маре достаточно лишь приказать своим слугам… Все смерти нелепы, все жизни бесценны! Наэв задыхался в бреду. Чье имя он рано или поздно назовет, Дельфина знала, думала, что готова, но имя Аны хлестнуло болью. Воспитанница Острова Леса была привычна к ударам плетью — спасибо Маргаре! — не плакала даже в детстве. С самого утеса держала взаперти свое горе. Той ночью ее стойкость обрушилась, погребая Дельфину где-то бесконечно глубоко.
“Почему ты не предупредил меня, Господин мой?! Почему не уберег? Почему — Ана?!”
Дельфина вскочила, жестом позвала Меду себя сменить, и кинулась через борт на берег. Не к спорящим тэру, а побежала прочь, даже не думая, безопасно ли это. Ноги подкосились, уронили ее на песок, и тогда она, наконец, закричала. Не в полный голос, как ей хотелось, а, прикусив руку до крови. Душило детское чувство — не справедливо! Что с того, что она понимала: судьба — просто случайность, складывается, как придется. Нере-Пряхе нет дела до того, что она прядет. А, может, и Пряхи никакой нет, выдумки Старух, как говорил Теор. Если б она разрыдалась, остальные сделали бы вид, что не смотрят на нее. Так их учили относиться к слезам. Ей не рыдать хотелось, а выть и грызть борт зубами. Как ребенок, кататься по земле и визжать. Маргара уже никогда ее не выпорет! На утесе Наэв собой закрыл ее от стрел, и Дельфина этого не забудет — а что толку?