Когда Виктора похоронили, я пришла домой и давай фотографии наши смотреть. Свадебные. И ни разу не всплакнула, представляешь? Вот что-то такое случилось со мной, что я даже слезу не пустила. Как деревянная полистала альбом и пошла делать кофе. А потом зашла в туалет, глянула на бачок, а он по-прежнему сломан. Так Витенька мой и не успел починить, хотя уже морально был настроен. И меня прорвало. Рыдала, чуть не захлебнулась слезами. Мастеров вызвала только через неделю. Все, знаешь, было такое ощущение, что откроются двери туалета, а тут на пороге Витя стоит с инструментом и улыбается, как Гагарин.
Я разных мужчин любила. И лысых, и кудрявых. И носатых даже любила. Носатый был самым запоминающимся. Он у нас на рынке колготами торговал. Я у него каждое воскресенье колготы покупала, плюс все такое, по этой части, вплоть до капроновых носочков. Он уже не выдержал и говорит: «Девушка, вы что — перекупщица?». Так я обиделась, не ходила к нему долго. А потом бабушка попросила привезти ей в деревню теплые гамаши. А такие гамаши я обычно только у него бабушке и покупала. Прошмыгнулась по магазинам, по всему рынку — ну нет таких, хоть убей. Я все никак не могла решиться подойти, а потом морду кирпичом и грубо так: «Значит так, мне гамаши вон те, с начесом. И больше ничего не надо». Так он так обрадовался. Говорит, мол, вы знаете, я уже места себе не нахожу. Где ж вы так долго были? Извинился, конечно, за тот выпад. Говорит, что не со зла, просто хотел позаигрывать. Так мы потом еще с ним встречались полгода. Я от его носа с ума сходила. А бабушка увидела его и говорит: «Ну, Алёна, у нас в роду носатых не было и не будет». И как приказала.
Когда хоронили его бывшую жену, я сказала:
— Сходи на похорон. Нельзя так. Тебе бы, например, было приятно, если бы все твои бабы пришли тебя проводить в последний путь.
На что он так вздохнул и говорит:
— Ну не знаю. Я за ней, например, всегда первый забегал перед школой. А она потом мне призналась, что всегда ждала, чтобы первым заходил все таки Алексей. А Алексей за ней так и не зашел ни разу.
— Ну вот видишь, он и сейчас не придет. А ты сходи. Ей будет приятно, там…
— Да ну, как-то…
Потом все таки побрился и поехал на кладбище.
Я опять с сестрой поссорилась, — шмыгает носом и курит. — Она меня кумарит со своими мудаками. Они ее выебут и пропадают. А она рассказывает, что это любовь, мол, все уже, пипец. Описывает своего очередного колхозника, как греческого бога, а на деле какое-то чувырло в гольфике, бабушкой связанном. Нет, я ничего не имею против бабушек, но вот как она дает сразу первым встречным? Катя как дает. При чем тут бабушка? Не понимаю. Это ж надо иметь какой потенциал, чтобы себя так позиционировать. Ой, я опять как на конференции маркетологов. Профессиональная деформация, прости. Что я этим хочу сказать? То что мы две такие сестры с ней разные. Я стратег, трудоголик, понимаешь? Я вообще не могу слушать такое! Мы даже когда о чем-то серьезном говорим, она так и вставит свой продакт-плейсмент, из которого я лично только одно понимаю: она опять дала какому-то единственно ахуенному чуваку во всем мире, и теперь страдает.
Я на выходных страдаю. Даже голову не мою. Лежу больная от того, что дел нет никаких, пойти некуда. Куда тут в провинции пойдешь? В музей останков от войны? Нахуй оно мне надо. Зачем вообще такие музеи нужны? Это как если бы был «музей останков родственников твоего бывшего». Я их и живых стороной обхожу, а тут еще музей не дай бог.
Все старые стулья выбросили. Всю старую мебель. Завезли им все новое, говорим: папа, мама, ну хватит уже жить в этом совке, вы же достойны лучшего. А они как раз в это время ковер отвоевывали у нашего водителя, у Паши. Он молчаливый такой, плечистый, 180 см роста, взял его и сносит по ступенькам к выходу. Мы тот ковер на свалку хотели выбросить, а родители на Пашу набросились и ковер все таки отобрали. Отец Пашу еще и выругал матом, сказал, мол, ты, сопляк, тогда еще под стол ходил, когда я на этот ковер зарабатывал. В общем, поставили потом этот заветный узорчастый рулон в угол, под ночные шторы, и он теперь стоит там, как призрак жлобства и невыносимой сложности бытия. Мать вообще только недавно прекратила с нами бойкот.