Когда становилось совсем невтерпеж, она закрывала окно, забивалась в уголок склада и сидела там без слез, без мыслей, пока к ней не приходило осуждение самой себя за ненужную хандру. В такие минуты ей даже приходило в голову, зачем она не отдала Николаю этот проклятый подшипник, из-за которого произошло столько несчастья, тогда все осталось бы как было: и она бы не теряла мужа, и он бы не терял своей головы, своей рабочей чести. Но сколько она ни думала, не могла смириться с этим. И даже сама такая мысль была ей противна, унижала ее.
И все же, в глубине своего сердца она лелеяла надежду, что еще не все пропало, что Николай еще вернется к ней. Вот отсидит пятнадцать суток, поколет там дрова для столовой, для бани-прачечной, попотеет над чурбаками и одумается. И она настраивала себя на встречу с ним, представляла как это произойдет, рисовала картину одну умилительнее другой.
И тут не обошлось без Ивана Цыганкова. Он поддержал ее, не давал падать духом, говорил, что Портнягин еще подымется, еще покажет себя. Вот кто действительно был другом, с которым она делилась своими страданиями и чаяниями. Она не знала, как бы жила сейчас, как бы работала, если бы не поддержка Цыганкова. И была благодарна ему, как никому другому, за все, что он делал для нее.
По совету Цыганкова она в первое же воскресенье после ареста Николая, решилась съездить в райцентр, повидаться с ним. Она загодя готовилась к этой поездке: накануне напекла творожных ватрушек, которые так любил Николай, сварила яиц, налила в баночку варенья, завернула в целлофановую бумагу кусок масла. Утром тщательно оделась — во все свежее, праздничное, даже подправила брови, подкрасила губы, чего раньше не делала, сложила все подготовленное к передаче Николаю в корзинку и пошла в Караганку к остановке автобуса.
Утро стояло тихое, теплое, солнце только взошло, еще пряталось за осокорями, когда она подходила к мосту через реку. Шагалось легко, она шла и думала, что скажет Николаю, когда увидит его. Слов складывалось много — и горьких, и сладких, она отметала одни, искала другие, которые были бы ярче, впечатлительнее — пусть Николай сразу поймет, что она, жена его, думает, страдает о нем.
Наконец, поняв, что все слова, какие она придумала сейчас, вряд ли раскроют Николаю всю ее женскую душу, изболевшуюся за него, за самого близкого ей человека, она пришла к выводу: ничего не говорить, пусть он сам покажет себя, выскажется после такого испытания, и только уж потом она скажет ему, что думает.
С этим решением она и подходила к остановке автобуса, когда увидела там Тоську, стоявшую с большой, плотно набитой сеткой. У Веры от неожиданности отнялись ноги, она не могла дальше ступить и шагу, прислонилась к стене дома и стояла, оцепеневшая. Ожидавших автобус было не так много, и Тоська резко выделялась среди людей буйно-цветным платочком на голове, кокетливо одетым, ярко-белой блузкой с фасонными, широкими рукавами. И Вера с ужасом подумала, что не сможет сейчас войти на посадочную площадку, — было стыдно перед людьми за свое положение, в каком она оказалась: к ее мужу едет с передачей посторонняя женщина; и если Вера выйдет к автобусу и поедет в райцентр, ей надо будет делить с этой женщиной Николая, спорить, кому он достанется, кто на него имеет право. Да и сейчас Тоська, как только увидит Веру, поднимет крик, будет издеваться, унижать ее. Это было выше сил Веры, от одной мысли об этом ее начало подташнивать, закружилась голова.
Тоська стояла спиной к ней, и это спасало Веру, и уйти она не могла — это было бы замечено, люди еще шли к остановке. Тихонько пятясь, она отодвинулась за угол дома. Тут было тихо, безлюдно, с остановки не видно, и она стояла, боясь пошевелиться, боясь, что ее увидят, спросят — чего она тут прячется, и тогда волей-неволей придется что-то отвечать, врать, вывертываться.
Но никто не обращал внимания на нее, все спешили к автобусу. Вот он подошел, Вера слышала, как пассажиры, переговариваясь, усаживались, как захлопнулись дверцы, и автобус, шурша по песку шинами, урча мотором, пошел в райцентр.
Только тогда она вышла из своего укрытия. Вначале подумала, не подождать ли следующего рейса — он будет через два часа, но обида на Николая, что он примет Тоську, что она будет с ним разговаривать и вести себя как его законная жена, так навалилась на нее, что она отбросила эту мысль, пошла домой.