— Говорят, Николай Портнягин вернулся в поселок после отсидки? — начала она, пытаясь казаться спокойной.
— Слышал, — ответил Цыганков.
— И что у Тоськи Семиной живет, и это слышал?
— И это слышал.
— Ну, знаешь!.. Ты так спокойно об этом говоришь, словно ничего не произошло! — Вера бросила гребенку и зеркальце в сумку, щелкнула запором. — Кто мне обещал поговорить с Николаем, уверял, что он одумается?
— Я обещал. Разговор не состоялся не по моей вине… А сейчас думаю, вряд ли бы он помог тебе: Тоська не такая баба, чтобы выпустить из рук, что ей попало.
— Осталась виноватой во всем одна я! Не поддержала мужа, не помогла «укомплектоваться»… А где же вы, почему допустили, что человек на вашем производстве мог стать преступником, докатиться до милицейской каталажки?
Она стояла, дрожа от обиды, и Цыганков за стеклами очков видел ее страдающие глаза, в которых таилось столько упрека ему.
— Возможно, я виноват, не настоял в свое время на отмене кустарщины в мастерской. Может, тогда бы не стряслось этой беды с Портнягиным… Повторяю: возможно… Но больше всех он сам виноват во всем. Человек должен понимать свои поступки и нести за них ответственность, не перекладывать ее на других… А ты не виновата… Ни в чем. И не казни себя…
Вера промолчала, похоже, ее отрезвили слова Цыганкова. Она отвернулась, застыла на месте, прижала к груди сумочку.
Они долго молчали. Наконец Цыганков, прервав молчание, спросил:
— Скажи, Вера, после всего, что произошло с Николаем… Ну, уход его к Тоське… После всего этого ты все еще мечтаешь вернуть Николая к себе?
Вера посмотрела на него — показалось, дрогнул голос Цыганкова, когда он спрашивал ее. Тот сидел, держа в одной руке сигарету, в другой коробок спичек, готовился закурить.
— Помечтала, хватит с меня…
— Тогда чего так печешься о нем?
— Человека жалко… Ведь мог стать неплохим рабочим, если выбить у него дурь из головы. А теперь — не знаю, как будет. — Она помолчала, потом добавила: — Все-таки муж мне был, любила я его. Разве можно это вот так, сразу, выбросить из сердца!
— Выходит, ты еще любишь его?
— Не знаю, не могу себя понять… И люблю и ненавижу — все вместе, и не знаю, чего больше… Обидно, что осталась одна. Брошенка, как говорит Тоська.
— Этому делу помочь можно, — сказал Цыганков, раскуривая сигарету.
— Интересно… Каким это образом? — полюбопытствовала Вера, глядя на смущенного Цыганкова.
— Выйти второй раз замуж.
— За тебя? — улыбнулась Вера.
— За меня.
— Ты хочешь проявить сострадание ко мне? Дескать, надо куда-то бабе деваться, позор с себя смыть.
— Зачем ты так, — поморщился Цыганков. — Я серьезно говорю. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь… не первый год.
— Подожди, Иван, не надо ничего больше говорить. — Вера не ожидала этого признания, хотя знала, что не безразлична Цыганкову. Она хотела пошутить, спросив его: не за тебя ли, а шутка обернулась вон как! — Ты хороший, самый лучший из мужчин, кого я знаю, но мне сейчас не до этого… не до замужества. Об этом ли мне сейчас думать? Пойми!
— Понял, — сказал Цыганков, вставая. — Не обижайся, если испортил тебе настроение. Давай расстанемся друзьями, теперь не скоро увидимся.
Они вышли во двор. Вечерело. Солнце спряталось за Караганкой, высветлив легкие облачка, плывущие по небу. Тени от мастерской, от ближних домов усмирили жару, полыхавшую весь день.
Автобус уже заполнялся людьми, и Вера подождала, пока Цыганков войдет в него, помахала вслед рукой, и успокоенная после всех волнений дня этими проводами, теплым летним вечером, пошла домой.
13
Время за работой шло незаметно. Нет, не шло, а бежало — день за днем, неделя за неделей. Казалось, давно ли Портнягин вернулся в совхоз, уехал в поле, а прошел уже жаркий июль, с его сенокосной страдой, с девичьими песнями у вечерних костров, с запахами цветущего разнотравья. И уже август, самый разгар хлебоуборки, когда и впрямь время не замечаешь: кажется, совсем недавно влез в кабину трактора, а вот и вечер, пора ужинать и спать — летний сон короток. И только тяжесть в натруженных руках, в затекшей спине напоминают о прошедшем дне, в котором шестнадцать часов непрерывного тракторного тарахтения, оно даже во сне не покидает тебя.
Портнягин работал без сменщика. Отца Тоськи перевели на комбайн — на его, Николая, комбайн, который он с таким трудом готовил и столько перетерпел из-за него. Но он не испытывал большого огорчения от потери комбайна, и на тракторе можно показать себя, тут тоже есть где развернуться, лишь бы машина не подвела.