— Подожди, Нина, — басит глуховато Николай. — Подожди, на хорошее место наткнулись. Вот разведаем, тогда…
— Господи, каждый год это слышу! И что тебя держит там? Вечно грязный, голодный. Хоть бы инженер был, а то шофер… Разве другой работы нет? Иди на завод, каждый день дома будешь.
— Надо, Нина, надо…
Я тихонько, боясь скрипнуть, возвращаюсь к себе в комнату и прикрываю дверь.
Через два часа мои соседи вновь появляются во дворе. Ленька торопливо лезет в кабину и начинает гудеть. Николай — отмытый, выбритый — прощается с женой. У Нины на глазах слезы.
— Когда это кончится? Хоть бы остался, ночевал дома.
— Прости… Люди ждут, — говорит Николай, целует ее мокрые глаза и садится за руль.
Нина стоит неподвижно, смотрит как машина разворачивается и исчезает за воротами. На ее грустное лицо надвигается тень от тополя.
Кто-то из женщин окликает ее:
— Что, Нина, опять уехал? И дома не пожил?.. Подумать только — у всех праздник, а у нее проводы.
— Надо, — отвечает чуть слышно Нина. — Сейчас не время.
И вдруг голос ее крепчает, она говорит так, что слышно во всем дворе:
— Ничего. Вот выполнит задание и вернется. Тогда и у нас будет праздник. Мы еще свое возьмем. А как же!
Она гордо поднимает голову и идет за ворота встречать Леньку. Падающее за реку солнце освещает ее тонкую фигурку, зажигает рыжие волосы, они вспыхивают и горят, как факел.
Наутро, прежде чем уйти на работу, я открываю окно и высыпаю на подоконник хлебные крошки. Голуби валятся сверху сизыми комочками, громко хлопают крыльями, садятся к окну и торопливо клюют. Наевшись, они чистятся и тихо воркуют. Я прислушиваюсь и, к своему изумлению, ясно слышу: мир, мир.
Оказывается, Ленька прав, голуби славят мир. Тот самый мир, когда мы можем строить такие большие дома, когда Ленька ходит в детский садик, когда голуби садятся нам на плечи.
— Добрый день, дядя Саша!
Я выглядываю в окно, вижу круглую улыбающуюся рожицу Леньки, кричу во весь голос:
— Добрый день, Леня!
1961 г.
РАЗЪЕЗД ВОРОНКИ
На рассвете над Воронками висят серые облака, река скрыта туманом. Туман стоит неподвижно и сверху от насыпи железной дороги кажется облаком, упавшим на землю.
Мой электропоезд, мигнув огнями, уходит за лесистый выступ горы. Проводив его, перехожу рельсы и спускаюсь к реке.
Белеющая в холодной и мокрой траве тропка круто падает вниз. По бокам ее темнеют кусты. Оберегая удочки, ныряю в туман, долго иду по косогору, запинаясь о камни, потом пересекаю неширокую полянку и выхожу к берегу.
Вдоль берега растут огромные ветлы. Корни их тянутся до самой воды, как ступени широкой лестницы. По утрам на них сидят рыбаки — здесь лучший клев.
У меня свое место, в стороне от ветел, подле куста ивнячка, нависшего над водой. Здесь тихо, покойно, кустик скрывает от посторонних взоров.
Настроив удочки, усаживаюсь поудобнее и осматриваюсь. Туман скрывает противоположный берег, река кажется небольшим тихим озерком.
Неожиданно обнаруживаю, что я не один: за кустом кто-то негромко насвистывает и нетерпеливо топчется, как лошадь. «Тоже мне — рыбак», — насмешливо думаю я.
Клев начинается сразу. Плотва атакует мои удочки, я не успеваю снимать с крючков серебристых рыбок. Но это не то, чего ждал. Торопливо закуриваю, меняю наживки и забрасываю удочки подальше от берега.
Вдруг сзади раздается шорох. Недовольно оборачиваюсь и вижу незнакомого человека: в руках у него тоже удочка, банка с червями и большое ведро.
— Извините, пожалуйста, — говорит он. — Слышу табачком запахло… А я спички дома забыл.
Подаю ему коробок, человек прикуривает и усаживается рядом.
Я рассматриваю его. Это невысокий парень в большой черной кепке, налезающей на уши. На нем выгоревшая телогрейка, короткие мятые брюки из чертовой кожи и тяжелые рыжие ботинки. У парня доброе курносое лицо, синие усталые глаза.
— Измучился без курева. Сижу, сижу — хоть бы один человек! — Он несмело улыбается. — С вечера тут загораю.
Я слушал с недоверием: надо же просидеть без костра у речки такую ночь!
— Чего ради вы мерзли?
Парень недоуменно глядит на меня, словно я сказал глупость, и вдруг тихо и как-то радостно смеется:
— Так жена… жена рыбы захотела! Рыбки бы, говорит, Вася, пирожка бы испечь… Беременная она, на седьмом месяце.
Он умолкает, потом опять чему-то улыбается и в восхищении крутит головой:
— Она у меня такая!..