Строил школу подрядчик, Владимир Иванович. Я не раз видел его, он частенько заходил в лавку моего дяди Всеволода.
Дядя Всеволод появился у нас в деревне в середине страды. Переехав в дом деда, он отремонтировал горницу, понаделал в ней полок, пристроил крыльца и открыл свою торговлю.
Подрядчик был молодой, высокий мужик, одетый по-городски: в пиджак, в брюки навыпуск, в белую рубашку с галстуком. В деревне говорили: школу строит земство, оно и подрядило Владимира Ивановича. Вот он и живет в нашей деревне. А жена его, Анна Николаевна, учительствует в школе.
Я не знал, что такое земство, спросил об этом дядю Вавила.
— Земство? — переспросил он и расправил свою большую, как у Гнедка грива, бороду. — А зачем тебе? Мал еще знать. Подрасти сперва…
И вот так всегда: что ни спроси у взрослых, ответ один: мал еще, подрасти. А если сейчас охота знать? Жди, пока вырастешь.
Дядя Всеволод, когда я рассказал ему об ответе дяди Вавилы, лишь усмехнулся в усы:
— Нашел у кого спрашивать. Он про царя да про бога тебе три короба наворочает, а об остальном… — И дядя махнул рукой.
И верно: тетка Варвара и дядя Вавило часто говорят о боге, подолгу молятся перед иконами, читают вслух молитвы. Или поют вечерами, сидя на лавке в переднем углу, об ангелах и архангелах такими жалостными голосами, что хочется плакать. Иногда мать прилаживалась к ним, выводила тонким голосом, и у нас было в избе, как в церкви. И на стене под иконами висели бумажные листы с картинками, на которых по одну сторону праведники сидят на облаках, а по другую — черти грешников поджаривают на сковородках. Тетка Варвара, когда я в чем-нибудь провинюсь, говорила мне, показывая на картинки:
— Вот не будешь слушаться отца с матерью, будешь забывать лоб крестить, и тебя так лее на том свете черти будут поджаривать. Заставят лизать горячую сковородку. Потом спокаешься, да поздно будет.
Иногда они оба — и тетка Варвара и дядя Вавило — принимались нахваливать, с умилением говорить о монастырской жизни, о монахах, которых они видели в Верхотурье, в Симеоновском монастыре, куда ходили не раз на богомолье.
— Райская жизнь, — пела тетка Варвара и лицо ее светилось, лучилось морщинами. — Все с господом богом, ему одному… Вот бы тебе Ваня, в монастырь. Надели бы на тебя монашескую одёжу, такой был бы монашек, как ангелок. Стал бы ты послушником у отца игумена, носил бы его трость…
И я представляю себя монашком, представляю как ношу трость за игуменом: куда он, туда и я; и как молюсь богу, кланяюсь подряд всем иконам. Вокруг тихо, благообразно, как говорит дядя Вавило, слышатся божественные песнопения, и у меня захватывает дух от желания быть монашком.
— А если поиграть захочется? С ребятами? — спрашиваю я тетку Варвару. — В бабки или в чижик?
— Осподи-сусе! — всплескивает руками тетка Варвара. — Ему бы только играть, варнаку! Там придется забыть об игрищах, перестать тешить дьявола. Богу молиться будет надо, душеньку свою грешную спасать.
И у меня пропадает интерес к монастырю и к игуменской трости…
А в школу меня готовили основательно. Мать уже сшила мне сумку из белого холста, пришила синюю лямочку, и сколько было гордости у меня, когда, повесив сумку через плечо, прошелся по избе. А тетка Варвара смеялась, говорила, что сумка больше похожа на те, что носят нищие, когда приходят к нам под окна и широко, размашисто крестясь, просят на погорелое, но мне сумка нравилась, и я не очень обижался на тетку Варвару.
А до этого отец купил мне шапку. Это была удивительно красивая шапочка из овчинного меха, а верх ее был из красного сукна и по нему крест-накрест золотая тесемочка. Я готов был носить шапочку весь день и даже спать в ней, но отец сказал: только в школу, и положил ее на брус полатей, чтобы я видел.
И теперь к шапке — сумка, а в сумке букварь, и я уже воображаю, как пойду по деревне в шапке и с сумкой через плечо, и как на меня будут все деревенские смотреть, говорить: «Гли-ко, гли-коте, кто это такой? Да это ведь Ваньтя, внук Якова Кирилловича!» И будут удивляться, а ребятишки завидовать: ни у кого нет такой красивой шапки и такой белой сумки!
И вот этот день настал.
Утром я проснулся рано. Мать еще спала, лишь тетка Варвара возилась в сенях, бренчала подойником. Отца и дяди Вавилы дома не было — с вечера уехали за сеном на дальние покосы, — снопы с полей свожены, теперь пора сену.
— Спи ишшо. Рано подыматься, — сказала мать, когда я сел в постели.