Не отводить взгляд, не снимать очки – возможно ли такое? Это относится и к «desastres» и «misères» войны – что в какой-то момент она становится рутиной.
Миллионы и миллионы раз задавался риторический вопрос: как могла культура, которая не только породила Канта с его нравственным законом, но также чтила и читала его, развиться до национал-социализма. Что-то с нашими «сносками к Платону» пошло не так. Я имею в виду не исключительно «немецкую культуру» и, может, даже не «европейскую». Может, упомянутая смена перспективы – от собственной смерти к смерти Другого – открывает возможность для «сносок», которые учтут все то, чего мы прежде не замечали. Правда, не существует неправильных или правильных «сносок»: все, о чем думалось или будет думаться, в конце, каким бы он ни был, соединится в единую картину, как мог бы сказать, например, Тейяр де Шарден.
Или – Николай Федоров, который полагал, что в будущем на художников «можно будет смотреть как на созидателей одного и того же произведения совокупным, общим их трудом, вопреки ныне царящей между ними розни и даже вражде». Мне нравится такая идея: все эти сущности, каковыми являются отдельные произведения искусства, соединяются в единое художественное произведение.
В связи с этой войной: разговоры о коллективной вине «русской культуры». Как если бы каждая культура не содержала в себе всё: и светлые этические вершины, и самые темные провалы. Таким образом мир разговаривает сам с собой, познает себя, содрогается перед жестокостью и замирает в восхищении перед великодушием. Никакая культура не является творением одного народа и никакая не принадлежит одному народу, но каждая принадлежит всему человечеству. «Нет человека, что был бы сам по себе, как остров», – написал Джон Донн, и это в той же мере относится к культурам, что и к людям.
Одна переводчица из Москвы (Арно Шмидта, Хуберта Фихте, Жана Пауля – Олег сказал, что никогда не верил в возможность перевода Арно Шмидта на какой-то другой язык, пока не прочел ее переводы) рассказывает в письме о своих украинских знакомых: «Они все пишут, что должны – и будут – отказываться от участия в любых встречах, конференциях, концертах, демонстрациях и т. д., куда будут приглашать и русских, любых. На фоне тех ужасов, которые русские устраивают в Украине, это, может быть, и понятно, но объективно направлено на уничтожение всех тех островков нормальной жизни, которые еще остались в России. <…> Я разговариваю каждый день со своим другом, [украинским] переводчиком (на русский), который живет в Киеве. Он не разделяет этих настроений – что русскую культуру нужно вообще ликвидировать, – но считает, что во время войны они неизбежны и потом тоже будут какое-то время усиливаться. Все это очень печально, но хорошо, что по крайней мере с ним я могу об этом говорить».
С этим придется жить нам всем. Можно, конечно, сказать, что по сравнению с войной все это мелочи и не имеет значения. Но это не так.
Украинские деятели культуры, которые призывают к бойкоту всего русского искусства, срывают свой справедливый гнев против Путина на русских коллегах, подумала я, услышав, как дочь моей знакомой сказала: «Мама, если ты возмущаешься Путиным, почему же ты кричишь на меня?»
Хармс, Мандельштам, Шаламов, Цветаева – они и другие жертвы бесчеловечного режима теперь, посмертно, вторично объявляются врагами.
Чтó занимало меня все эти годы после развала Советского Союза: почему мы, после такого множества общих страданий и несмотря на нашу общую вину за коммунистическую диктатуру, не проявляем никакой взаимной солидарности, а только отгораживаемся друг от друга и друг друга обвиняем?
«За вашу и нашу свободу!» – когда-то это было девизом русских оппозиционных художников и их коллег в советских республиках и в Восточной Европе.
А теперь?
Советская цивилизация только что рухнула и, казалось, развалилась на куски, когда Олег и я в 1990 году покинули Россию. (Западный) мир родился заново, повсюду царило ощущение некоего прорыва. К нему, к «западному миру», я причисляю и Россию, и это отнюдь не является комплиментом, как все еще полагают на будто бы освобождающемся от европоцентризма Западе. Послевоенная эпоха, казалось, миновала, и пока еще не просматривалась угроза того, что все это вскоре превратится в очередную предвоенную эпоху. Долго такое состояние не продлилось. Из подававшего блистательные надежды новорожденного выросло невротическое подобие его предков.