29 января
Однажды Рихард Обермайр (он и Олег и я сидели в каком-то венском кафе, кажется, в «Дигласе») сказал, что пожелал бы себе, чтобы по завершении жизни ему еще показали короткие финальные титры, где объяснялось бы, какой смысл это все имело.
Люди пытаются угадать, чтó отличает их от животных. Чувство юмора? Представление о будущем? Способность вступать в симбиоз с техникой?
Еще не сумев ответить на этот вопрос, мы уже стоим перед новым: чем мы отличаемся от машин?
Может, способностью переживать траур?
Будет ли трансгуманистический человек будущего гадать, чтó отличает его от нас? Может, он скажет: «Homo Sapiens был жестоким и мог, видя страдания других, спокойно продолжать свою повседневную жизнь». Или он скажет: «Homo Sapiens смехотворно и изнурительно заботился о себе подобных, вместо того чтобы сконцентрироваться на собственном развитии».
Что станет решающим фактором, определяющим, в какую сторону он, трансгуманистический человек, будет развиваться, то есть – мы будем развиваться?
Траур – это вопрос, поставленный перед непостижимостью смерти и за ее пределы. «Как больное животное ест определенную травку», так же и я читаю определенные книги, которые не дают никаких ответов, а лишь вновь и вновь формулируют этот вопрос: Эмманюэль Левинас, Николай Федоров, Элиас Канетти и другие, отдельные голоса отдельных людей. Тогда как «снаружи» люди опять усиленно разделяются по принципу принадлежности к той или иной группе. Мне хочется заткнуть уши, когда я слышу обозначения национальностей: русские, китайцы, немцы, европейцы, американцы… История на тридцать лет взяла паузу, и можно было играть с национальностями и предрассудками. Это был постмодернизм. Но и постмодернизм миновал. Поборники постгуманистических киборг-концепций, присваивающие идеи Тейяра де Шардена без упоминания его имени, часто проявляют склонность к агрессии и к разграничениям внутри человечества, пока что остающегося (просто, не пост-) гуманистическим.
С точки зрения Тейяра де Шардена, любая война представляется аутоимунной атакой.
Война в Украине опять вдвинула атомную бомбу в фокус коллективного сознания и снова актуализировала кое-какие идеи из запасов XX столетия.
То, что мы, если воспользоваться выражением Гюнтера Андерса, «устарелые люди» – далеко отставшие в способности осознания произведенной нами же техники, – говорит в пользу тезиса Тейяра де Шардена, что нам следовало бы не отделять, как прежде, «естественное» от «искусственного», а рассматривать технику во взаимосвязи «с трансформациями животного мира, приведшими к появлению крыльев или плавников». Птица, в конце концов, тоже не знает, как ее крылья функционируют; и, возможно, первая ящерица, у которой отросли крылья, чувствовала себя в той же мере зависимой от неведомой дьявольской силы, что и какой-нибудь сегодняшний немолодой человек (например, я), который, путаясь между разными мобильными приложениями и интерфейсами, отчаянно пытается оплатить через онлайн-банк театральный билет.
«Создание настоящей нервной системы человечества; выработка общего сознания» – такое соединение человека и техники Тейяр де Шарден предсказывал еще в 1920-е годы. Сейчас это происходит. Парадокс в дигитализированном ландшафте: стирание границы между индивидом и миром (как и между субъектом и объектом) приводит не только к расширению, но и к сужению перспективы. Возникают определенные шаблоны, уклониться от которых чудовищно трудно, поскольку они представляют собой особого рода мягкую, незаметную инвазию.
Амбивалентность прогресса: возможно, атомная энергия несовместима с человечеством, состоящим из «устарелых людей». Риски непредсказуемы, то есть нельзя просчитать, когда и в каком уголке мира какой-нибудь сумасшедший получит доступ к «красной кнопке». Если человек как биологический вид не дорос до своей же технологии – то, может, спасением был бы всеобщий интерфейс, в котором все связаны со всеми? Исключает ли это наличие индивидуальностей – уже другой интересный вопрос (дигитальную сеть можно себе представить как некое мистическое пространство или как буддийскую Пустоту, где «я» будет одновременно «снято» и сохранено в своей освобожденной сущности).
Будет ли симбиотическое существо человек-машина знать, что такое траур по умершим (сломавшимся? утилизованным?)? Или он будет знать только самого себя и в опьянении самооптимизации создавать новые образцы несвободы и несправедливости, которые будут такими же, как и прежде, только еще более интенсивными благодаря новым техническим возможностям?