— Ему плевать на меня, — подала голос Астрид, окончательно выдав себя. Голос её едва был внятным, поскольку она выпустила слова в толстую подушку, но Эдит сумела всё расслышать. Её ответом был тяжелый вздох. Попытки достучаться до девочки и заставить её довериться стоили ей усилий, которых, кажется, было мало. — Ему плевать на всех, — выдала следом, перевернувшись на спину. Лежать и не двигаться было для неё пыткой, с которой Астрид намеревалась справиться, но всё же не смогла.
— Конечно, ему не плевать. Особенно на тебя, — более настойчиво и убедительно ответила Эдит, попытавшись взять за её руку, что она резко отдернула.
— Тогда зачем он сделал это? Зачем привел тебя? — Астрид села в кровати. Лицо её побагровело от злости и нетерпения. Ей было сложно справиться с происходящим. Новость о женитьбе отца была не просто громом посреди ясного неба, а ударом под дых, свалившим её с ног. — Он не любит тебя. Он не может любить тебя.
Астрид отчаянно не могла понять, зачем отец сделал это, и почему ему было мало её общества. Она была слишком малой и упрямой, чтобы понимать, каковой была природа взаимоотношений двух взрослых, которых кроме общих интересов сводила друг с другом необъяснимая тяга, противиться которой можно было, но был ли смысл? Мир был для неё разделен лишь на черное и белое, а люди казались либо хорошими, либо плохими. Она ещё не умела многого видеть и замечать, понимать и осознавать. Детский ум вопреки своей наивности бывает достаточно категоричным. И в тени этого качества всякие слова и действия могут быть ненамеренно жестокими, беспричинно острыми, неумышленно сокрушительными.
Астрид не могла заметить очевидного, что упрямо стал бы отрицать и мистер Кромфорд, если бы его спросили напрямую о намеренности совершенного выбора. Чуть поразмыслив, он бы непременно сказал, что выбрал Эдит в жены лишь из-за того, что она была милой, чуткой и добродушной девушкой, которых впрочем было и без того много. Но он вряд ли признался бы, что куда сильнее его чувства задели светлые непослушные волосы, округлое лицо, вздернутый аккуратный нос и серо-голубые глаза, что всякий раз заставляли его оговариваться и называть девушку именем первой жены, что делал неосознанно и без намерения обидеть.
Эдит ещё сама совсем недавно была ребенком, а потому принимала слова Астрид слишком близко к сердцу. Она пыталась быть с ней доброй, заботливой и искренней, но оставаться такой крайне сложно, когда девочка раз за разом отталкивала её, отвергала, обижала, пока это не стало для обеих привычкой. Эдит не испытывала в отношении к Астрид зла или ненависти, но укол горькой обиды отравлял её сердце всякий раз, когда девочка говорила нечто подобное. Порой её жестокость не знала границ, но, по крайней мере, она оставалась честной, хоть и много пользы от этого не было.
— Послушай, я не буду пытаться заменить тебе маму. Я понимаю, что никто не сможет тебе её заменить, но… — Эдит будто бы пыталась оправдаться. Её голос дрожал, будто ей самой было сложно справиться со слезами, прозрачные бусины которых собрались в уголках глаз.
— Я знаю, что она больше не вернется. И это всё из-за меня. Это я виновата, — Астрид громко разрыдалась, не в силах справиться с потоком головокружительных мыслей, которые тяжелым камнем упали на её хрупкие плечи, что снова начали дрожать.
Эдит заметно растерялась. Она не понимала ни что могла сказать, ни что ей стоило сделать. Она не знала, что Астрид впервые за три года вслух вспомнила о матери, что доселе ей было строго запрещено делать. Девочка слишком долго держала в голове эти слова, и теперь они вырвались наружу, как крик о помощи, которой ей не было откуда ждать. Чувство вины было единственным, что её сокрушало, и ничего Астрид не боялась сильнее того, что однажды снова в нем признается, что случилось той ночью.