Если подходить с позиций этой теории, которую я использую в своей работе, то станет понятно, что вы даете вашему младенцу возможность развить чувство правильного и неправильного, если он может полагаться на вас в этой ранней, определяющей фазе жизненного опыта. Поскольку каждый ребенок обретает свое собственное чувство вины, постольку, и не более того, имеет смысл преподносить ему ваши понятия о хорошем и плохом.
Если вы не сможете добиться успеха в этом направлении (а с одним младенцем вам повезет больше, чем с другим), лучшее, что можно сделать — это быть строгим, хотя, как вы понимаете, это не самое хорошее, что мог бы встретить ребенок в процессе своего развития. Если вы потерпите полную неудачу, вам придется прививать понятия правильного и неправильного путем обучения и муштры. Но это — только эрзац реальных чувств и признание неудачи, и этот путь будет ненавистен вам самим; и во всяком случае, этот метод работает только до тех пор, пока вы, или кто-то другой, находитесь поблизости, чтобы навязывать свою волю. С другой стороны, если вы с самого начала поведете себя с младенцем так, что он или она сможет полагаться на вас и развивать личное чувство правильного и неправильного, вместо грубых и примитивных страхов возмездия, то позже вы сможете укреплять эти понятия ребенка и обогащать их своими собственными. Потому что, когда дети подрастают, им нравится копировать своих родителей, или же восставать против них, что, в конечном счете, то же самое.
[1962]
Ему уже пять лет
Во время совсем недавнего судебного разбирательства некий ученый судья, как сообщают, сказал (дело касалось пятилетнего ребенка, чьи родители разошлись): «Общеизвестна гибкость детей в этом возрасте.» У меня нет намерения критиковать принятое в данном случае решение, но для нас остается открытой возможность обсудить следующее: так ли бесспорна эта «общеизвестная гибкость» детей в пять лет? Гибкость, как мне кажется, приходит только с ростом и повзрослением, и потому мы можем считать, что в процессе развития ребенка нет такого периода, про который можно было бы сказать, что ребенок в данный период обладает гибкостью. Наличие гибкости предполагало бы, что мы можем ожидать от ребенка податливости, без опасности для личностного роста и формирования характера.
Можно даже утверждать, что для пятилетнего возраста характерны некоторые особенности, в силу которых никак нельзя ослаблять требования к надежности окружения. Сегодня я попытаюсь эти особенности рассмотреть.
Вы смотрите, как ваши дети растут, и изумляетесь. Все идет так медленно, и в то же время происходит молниеносно. Вот что забавно. Всего несколько недель назад это был грудной младенец, потом он стал ходить, сегодня ему уже пять, а завтра он пойдет в школу — или она, смотря по обстоятельствам. А еще через несколько недель он уже будет ходить на работу.
Мы наблюдаем здесь интересное противоречие. Время прошло сразу и медленно и быстро. Или я мог бы сказать, что если бы вы воспринимали вещи с точки зрения ребенка, то время практически стояло бы на месте. Или оно началось с неподвижности и только постепенно стало двигаться. Идея бесконечности происходит из следов воспоминаний у каждого из нас о нашем младенчестве, когда время еще не началось. Но когда вы совершаете прыжок к своим взрослым переживаниям, то понимаете, что пять лет — это почти ничто.
Это приводит к любопытному явлению, касающемуся того, что помните вы и что помнит ребенок. Вы сами совершенно ясно помните, что происходило месяц назад, и вдруг обнаруживаете, что пятилетний ребенок не помнит, как приходила в гости тетя или как родился новый щенок. Он помнит некоторые вещи, даже очень ранние, особенно если о них разговаривали, и он использует семейное «предание», которое выучивает, как если бы в нем речь шла о ком-то другом, или оно относилось бы к персонажам в книжке. Он стал больше сознавать себя и настоящий момент, и значит, пришло время забывать.
У него теперь есть прошлое, и в его сознании присутствует намек на полузабытые вещи. Его плюшевый медведь засунут в самый дальний угол нижнего ящика комода, или он забыл, как важен был когда-то для него этот медведь, если, конечно, он внезапно не почувствует снова потребность в нем.
Мы могли бы сказать, что он выходит из-за ограды; в стенах ограды появляются промежутки, и они становятся неравномерными по толщине; и вот — о чудо — он уже снаружи. И для него непросто вернуться обратно, или почувствовать себя вернувшимся, если только он не устал или болен и вы, ради него, эту ограду восстанавливаете.