3 Кошачий концерт.
101
…между тем Александр, доктор Жабинский сидел дома, – вы не ошиблись -
доктор Жабинский, а не друг, профессор Антонио – и читал про, так называемых,
йенских романтиков (удружил друг-профессор, чтоб не скучно было). Он уже
несколько раз звонил другу Антонио, и всякий раз ему отвечали, что того нет
дома. Доктор расстраивался, раскалялся всё больше, ходил по квартире, пугал
кошку, спрашивал у неё: «Ну и где он? И где он? Где они?», и инстинкты давили
уже во взрослом теле его всякие разумные обоснования. Ах, Софи… романтики
спасают не только профессоров…
Луна глядела в окно. Она была круглой и старой. Уже сегодня она пойдёт на
убыль, чтоб стать снова молодой, и тогда её снова будут называть месяцем.
Они выбрали диван…
«Доктор с Франческиной на диван…»
«Гумберт Мурлыка на диване…»
«и лакеи, и монокли, и ми-ми-ми, и потрогать, и пощупать, и на диван…»
Ого-го! Фантазия разыгралась!
«…раковина такая, такая морская раковина, всасывает всё, без остатка,
нервно-бело-розовыми створками. Ложе Афродиты!..»
Ого-го! Фантазия разыгралась!
Они выбрали диван… в углу, меж Арлекином справа, с одной стороны, и
Коломбиной слева, с другой стороны, и Пьеро, в центре, прислонённого к
подушке дивана, будто он был какой-нибудь плюшевый или пупсовый…
амурчик, с оладьевыми ладошками, на коленках перед Психеей.
Луна здесь лишь слабый отблеск от стеклянных шкафов вокруг, с куклами в
них, и, поэтому, началось…
– Ушишя ше шишло Шу-шеш, Шу-шеш–ш-ш! Ушишя Шу-шеш, Шу-шеш-ш-ш!
Запахи, запахи кожи, тряпичной мишуры, дерева, клея, лака, пудры; дуновения,
дуновения восхищали воздух, и тот, развлекшись, порывчиками, трогал, гладил и
щекотал; и прижимались друг к другу, и, поэтому, началось…
– О, только б огонь этих глаз целовать.
– Душеш, Душеш…
– Я тысячи раз не устал бы желать.
– Душеш, Душеш…
102
Он – этот ветер Шу.
– Всегда погружать мои губы в их свет –
Прижимались, прижимались…
– В одном поцелуе прошло бы сто лет.
При-жи…
Луна вдруг, будто кто-то открыл шторы, вспыхнула, вспыхнула, чтоб
прояснить этот невнятный – «прошло бы» – коньюктив.
– Аз, Буки, Веди…
– Глаголь…
– Ещё один божественный день…
…как кому, как кому? – кому и луна, как день, а кому и солнце, как, простите,
ночь утраченной невинности.
Ещё один божественный день, – говорит Винни. Кто это? Это из писателя
Беккета. Да кого там только не было! Кого только не навырезал, как было сказано,
кукольник-папа.
– Начинай, – говорит Винни, – начинай, новый свет, новый день.
– Зачем вы меня обижаете? – говорит тот, из шинели которого мы все вышли,
и гусиное перо в скрюченных пальчиках… бьётся, подобно жилке на виске у
дымчатой коровы… ах, у кого она (жилка), простите, не бьётся, когда ведут на
убой?
Кого там только не было: от Гомера и Гесиода , как уже сказано… до Гарика.
Мир, сам по себе – не такой яркий, как мир живописи, как мир слов в
литературе, как в театре, как мир звуков в музыке – как в искусстве. В мире всё
сфумато1 для глаза, для глаза простого, неискушённого, как сказано. Поэтому,
простому глазу ближе серые слова, серые краски, серая музыка, чтоб, как
сфумато, чтоб в глаза не било.
Ну что ж: – е2, как говорится, е4!
1 итал. sfumato – «нечеткий» , «размытый» , «затушеванный»
103
…но луна, луна вот вспыхнула, вышла из-за тучи, и поползли слухи.
Как там у нас с Яковом Эммануиловичем: травы шепчут камням, камни шепчут
ручьям?..
Что могут травы нашептать камням?
Нашептать могут, что двое катались по траве.
– И что? – зашипят камни.
А то, что любую историю можно сочинить… если уж вдвоём катаются по
траве. Любовь, разлука, страдание, хи-хи-хи.
А вот уже и втроём катаются по траве… можно сочинить про жизнь втроём.
Пошленько! но общество потерпит… не потерпит?.. разврат?.. не такое терпела.
Чертополох шепчет Мелиссе слова про любовь, а та, влюблена в Лютика,
шепчет, а Лютик шепчет шизонепетке многонадрезной, а те, все хором,
шизонепетки, все хором, овевают любовным шопотом стремительных
колокольчиков, а те, звонкие, ветреницам шепчут «люблю», «целую», мол. Сами
ветреные…
– это ше-же всеобщ-ш-шая любофьфь-фь!.. – это так шепчут (шутят) у нас
камни. Неуклюже. Шутят ли?