тайны и в своё окно видит далекую, далекую их даль.
1
Когда ночь все же пришла, и Эрлекен закрыл глаза, – видениями ли,
привидениями, зашевелились, заходились, затолкались, затрусили в мрачном
чаду, в чахлом свете фонарей, во всполохах химерического и висельного веселья
из открывающихся и закрывающихся дверей притонов, кафешантанов, трактиров,
ресторанов, уютов и приютов, арлекины-бродяги, разряженные в пестрые
лохмотья калеки, проститутки всякие, смеральдины, франческины, коломбины,
фанчески, серветтки, пройдохи-бригеллы, ковьеллы-ловкачи, шулеры-
скарамуччи, тартальи-маски, злодеи, картонные носы, парики, шарфы, цилиндры,
улыбки, гримасы и!!! Матчиш – беспощадный и беспардонный… нёсся, будто
хотел сбить с толку сами звезды… «До звёзд разносится матчиш», – кричал поэт…
…а звездам было наплевать…
Звёзды лениво перемигивались и Луна, круглая и розовая, лениво пряталась,
шхерилась за серую муть или мутную серь, показывая всем своим видом, что она
ни при чём здесь; хотя знала, что в колдовствах и наваждениях все равно обвинят
ее.
Да и матчишу, по правде говоря, было наплевать на звёзды: « Э-эх! Пай-рать-
пать-пать, Пай-рать-пать-пать! Сегодня я вас встретил на карнавале, а вы меня
заметили и мне сказали: Пай-рать-пать-пать, Пай-рать-пать-пать!» – матчиш
стучал по клавишам, заламывал руки, корчил рожи, прижимался к сладкому,
брызгал слюной от удовольствия и увлекал пьереток и пьеро, пульчинелл,
клерков, гризеток, пажей, кардиналов, герцогов, принцесс, принцев,
волшебников, карликов, художников и их жён, сплетенных и совокуплённых друг
с другом в визгах и восторгах забытья; увлекал и затаскивал в раздрызганный
танцующий и мчащийся по улицам города тарантас, на облучке которого Эрлекен
размахивал и размахивал хлыстом, и хлестал, и ошпаривал то там, то там, в
уголках и уголочках, скорченных и ежащихся любовников, охаживал буйволовой
жилой обнажённые части плывущих в пароксизмах парочек, и те застывали в
моментальной вспышке магния и отпечатывались на белой стене кургузой тенью,
а тарантас, будто пузырь требухой, надувался гоготом и реготом и лопался во все
стороны, и во все стороны, и до самых звёзд летел разнузданный, расхлябанный
транжира матчиш: «Матчиш я танцевала, с одним нахалом, В отдельном
кабинете, под одеялом! Пай-рать-пать-пать, Пай-рать-пать-пать!»
114
Т-п-р-р-ру-у!!! – орал Эрлекен. И тарантас останавливался, как вкопанный, и
даже у матчиша перехватывало в горле, и даже звёзды переставали глупо мигать
глазами, и даже Луна смотрела вниз и становилась такой, какой ей и положено
быть – бледной, а не розовой…
…и в бледном свете, прямо перед мордами лошадей (лошади ли это были?) все
видели существо. Существо переходило дорогу, переходило дорогу прямо перед
мордами лошадей и, казалось, ничего не видело вокруг. Белое лицо под
громадными полями чёрной шляпы, с чёрными провалами глаз было недвижно,
устремлено в одну какую-то точку за пределами существующего, за пределами
огородных пугал, лисьих лиц, грима, пирсинга, брандинга, прикидов из кожи,
гвоздей и пуговиц, разодранных чулок, устремлено в какую-то точку за
пределами видимости. Невероятный синий с кружевными чёрными цветами,
тащился за ней плащ, и она уже перешла дорогу, а плащ ещё тащился… или это
был не плащ, или это была какая-то ленивая, задумчивая тень. Хлыст уже
взвизгнул, уже свистанул в воздухе, чтоб ужалить, чтоб подхлестнуть это
занудное течение, кликушествующее Largo, встрявшее, вмешавшееся в
разнузданное и стремительное Scherzo, но лицо обернулось вдруг, и рука повисла,
и змея, замерев на мгновение, обессилев враз, будто не допрыгнув до добычи,
упала и скрутилась в бесполезную и обмякшую, поверженную лють. Лицо
обернулось, испугалось, исчез плащ и цветы, и девушка бросилась бежать, и вся
камарилья, будто обрадовавшись, источая бульканье и хлюпанье, фонтанируя
сопельными перекликами, выпала из тарантаса и бросилась преследовать, как
преследуют собаки и рвут ту, которая оказалась слабее… преследуют всей
сворой, всей инстинктивной ненавистью.
2
Теперь уже было поздно, уже было не отвертеться, не оторваться, не
прекратить. Она почувствовала его взгляд, обернулась и встретила его глаза, и
уже тогда (хотя тогда она этого не понимала, но, естественно, ощущая всё же),
уже тогда произошло всё, что должно было произойти.
Он преследовал тебя в проходах между столиками, у барного прилавка, около