На вид они были ужасны. Наш четырнадцатилетний сын, просто наблюдая ежедневно эту картинку у дома, получил пожизненное отвращение к продажной любви. Зато приобретенный им лексикон вызывал неподдельное уважение во всех мужских коллективах, в которых он с тех пор учился, а это были две школы, религиозный колледж, армейское подразделение и офицерские курсы.
А мы тем временем изучали иврит и анатомию, физику и физиологию, онкологию и электронику, записывая все лекции ивритскими словами, но русскими буквами. Потом настало время стажировки, и мы столкнулись с необходимостью прикоснуться к чужому телу – например, взять человека за руку и переложить ее за голову. Или согнуть ногу пациента в колене. Для меня это оказалось тяжелым испытанием. Моя стыдливость корчилась в муках неописуемых. Для Левы это было вообще невыносимо. Он не мог совладать со своей брезгливостью. Но выбора не оставалось. И мы привыкли.
Анатомия по Ави Каспи
В девяностых годах был такой затасканный анекдот: в Тель-Авивском аэропорту садится очередной самолет с репатриантами из России. Один грузчик спрашивает другого: «Слушай, а что это за странные типы, что спускаются по трапу без скрипок?» Более опытный бросает беглый взгляд и отвечает: «А, эти… Это пианисты!»
Шутка, конечно. На самом деле приезжали и простые люди, не одни профессора. Всякие доктора, геодезисты, инженеры, программисты, учителя, фармацевты, химики и прочий практически-служивый люд. Ну и конечно же сотрудники множества кафедр марксизма-ленинизма, чуть ли не полным составом.
Все мы наслушались отеческих поучений «Голоса Израиля», который категорически не обещал нам райских кущ, а обещал трудности и понижение статуса. Все знали, что примы-балерины будут танцевать в кордебалете, первые скрипки перейдут в группу вторых, врачи станут медсестрами, а инженеры устроятся техниками.
Соврали, как всегда! Легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем врачу стать медбратом…
Поначалу абсолютно все, без различия пола и ученой степени, мыли лестничные клетки, а через десять лет профессора уже заведовали кафедрами, врачи лечили больных, мостостроители проектировали тоннели, химики помыкали лаборантами, а специалисты по марксизму-ленинизму процветали в Cохнуте.
И даже дети, бросившие в Тбилиси физматшколу, оказались единственными из своего класса, кто работает сейчас по специальностям, связанным с их склонностями. Все одноклассники моего сына в Израиле – программисты, электронщики, учителя математики. А все оставшиеся занимаются чем угодно – спорт, религия, бизнес, журналистика, но ничего физико-математического…
Однако это преамбула. Амбула будет про то, как мы с Левой учились на курсах переквалификации, чтобы, согласно своим надеждам, получить дипломы, а потом квалифицированную, достойную и постоянную работу.
Первые месяцы все предметы – а это были анатомия, рентген и иврит – нам преподавал молодой худющий смешливый парень, который, родись он в Одессе, звался бы Абрашей Зильбером. А родившись в Иерусалиме третьим поколением от приехавших из Одессы, он стал Ави Каспи. Мы все были старше его, и он относился к нам с почтительной симпатией. Наш убогий иврит вынуждал его иллюстрировать почти каждую фразу картинками, рисунками на доске или хотя бы жестами. Например, поясняя один анатомический термин, он встал, расставив ноги, спиной к классу, согнулся так, что смотрел на нас снизу-вверх между ног, указкой очертил пространство, на котором соединялись его левая и правая брючины, и сказал раздельно: «Запомните – это перине́ум!»
Однажды он принес в аудиторию задачу повышенного уровня сложности, которую задали его сыну – ученику четвертого класса. То, что мы решили ее без всяких затруднений, привело Ави в восторг. Мы казались ему людьми необычайно образованными и интеллектуальными, носителями драгоценной и уникальной культуры и неописуемых математических способностей. Он рассказал, что когда сам учился в школе, к ним пришел новый учитель математики, дал детям контрольную, а потом вызвал его к своему столу и сказал: «Смотрите, дети, на Ави – он единственный из всех получил пятерку». Рассказывая это, наш педагог слегка затуманился и пояснил: «Остальные получили не меньше семидесяти».
Он учил немолодых репатриантов анатомии, рассказывал старые анекдоты, объяснял главные события в стране, подписывал ведомости на наши стипендии, подбирал учителей по предметам, которые не мог преподавать сам, и отвечал на все вопросы, какие нам удавалось задать на своем корявом иврите.