Я приказал зарядить оружие, приготовить гранаты (гранат у нас было по две, по три, по четыре штуки на бойца) и, улучив момент, поднял взвод:
— Встать! За мной, ура!
Мы бросились через бреши, проделанные в проволочных заграждениях артиллерией, и чуть не с головой провалились в снег. Противотанковый ров!
Карабкаясь, выбрались на твердое место и с криком «ура» побежали вверх по скату высоты к доту. Дот уже подвергался перед этим артиллерийскому обстрелу и бомбежке. Он был оголен, но действовал. А траншеи в районе дота частью были уже захвачены нашей пехотой, но частью еще удерживались белофиннами, так что атака моего взвода была встречена огнем.
Это, однако, нас не задержало. Мы ударили так дружно, что белофинны стали разбегаться из траншей.
Я быстро добежал до амбразуры дота, метнул туда одну гранату, другую. Потом забежал сзади дота, бросил две гранаты внутрь через дверь (дверь была открыта, финны разбегались) и водрузил над дотом красное знамя.
Забрали пленных — кого еще с пистолетом, кого уже с пустыми руками.
— Чего, — говорим, — воюешь? Чего тебе надо?
А они руками разводят:
— Маннергейм… Маннергейм…
На другой день, углубившись в расположение противника, я со взводом выполнял задачу по блокированию дерево-земляных укреплений.
Взвод действовал совместно с танками. Было два пушечных танка, и я разделил взвод на две части. Танки пошли по лесу, проламывали дорогу, мы — за ними. Чем ближе мы подходили к белофиннам, тем яростнее они вели огонь.
Одно было спасение от огня — не отставать ни на шаг от танка, идти вплотную к нему сзади.
Но вот — противотанковый ров. Надо разведать дорогу. Мы — бух в снег и поползли. Стены у рва были отвесные, но в одном месте оказался отлогий переход. Им мы и воспользовались…
Уже кончился лес. Уже видны земляные укрепления. Идем на ближайшее, что в три амбразуры.
Танк примял колючую проволоку. Мы перешли через нее. Танк повел огонь. Белофинны начали швырять из траншей горящие бутылки с бензином, чтобы поджечь танк. Но мы выползавших подстреливали из винтовок.
Подойдя к укреплению, танк закрыл собой центральную амбразуру. Я с гранатами — к двери. Толстая деревянная дверь. Вышиб ее.
— Кто есть, выходи!
Стали вылезать пленные. Тех, кто еще пытался обороняться, мы уложили.
В дотах у них были устроены печки, нары. Но хлеба мы не находили. Рассмотришь, бывало, брошенный убегавшими паек: кусочек масла, кусочек колбасы. Бедновато, конечно.
Переночевав в этих укреплениях, пошли дальше.
А. Ежов
Всегда с пехотой
Вплотную прижимаясь к разрывам своих снарядов, прорывая в снегу канавки, наши бойцы метр за метром упорно продвигались вперед. Батальон старшего лейтенанта Чекрачева находился в низине. Справа от нее белела высота, названная «Огурцом», влево шел ров, упирающийся в другую высоту. На «Огурце» — железобетонная долговременная огневая точка, на других участках — дерево-земляные укрепления, а впереди всего этого — минные поля, проволочные заграждения, завалы.
Пехотинцев поддерживал дивизион Героя Советского Союза старшего лейтенанта Большакова. Война сдружила Чекрачева и Большакова, они стали поистине неразлучны. Лишь иногда командир дивизиона вырывался немного вперед, чтобы «самому увидеть кое-что новое». После таких «вылазок» он еще энергичнее выполнял заявки своего друга.
Там, где недавно высилась темная стена леса, начали появляться большие просветы. Но Большаков знал, что враг залег в свои звериные норы, что он отсиживается до поры до времени. Стоит артиллерии прекратить огонь и пехоте пойти вперед, как белофинны выползут из блиндажей, застрочат из пулеметов, встретят наступающих перекрестным и кинжальным огнем. Значит, надо стрелять так, чтобы враг не мог снова подняться. И батареи все усиливали и усиливали огонь. От разрыва снарядов стонал вековой лес.
— Ну, как, помогает? — обращался Большаков к Чекрачеву, закуривая очередную папиросу.
— Помогает! — отвечал командир батальона и добавлял: — Давай еще!
Смуглое, худощавое, чисто выбритое лицо комбата было спокойно. Он отличался поразительной выдержкой, умением быстро и точно оценивать обстановку, мгновенно принимать правильные решения.