Тршутке писали все ее бывшие парни, а их было немало, с просьбами помочь в получении визы и прочего. Она ни с кем из них не общалась. Но ее личный секретарь каждый раз высылал должным образом оформленное приглашение, необходимое для поездки, а также чек на сумму, достаточную для покупки авиабилета и первых месяцев жизни на чужбине. Сама же она не черкнула в ответ ни строчки. Только однажды на большом вертолете в родной город Тршутки прибыла ее свита: вышеупомянутый личный секретарь и с ним знаменитый врач-ревматолог, две медицинские сестры и четверо настоящих негров-секьюрити; они приехали забрать ее бабушку. И как утверждают все те же посвященные, теперь бабушка проводит свои дни на прекрасном курорте, окруженная вниманием и уходом, в тростниковом шезлонге на берегу моря, под сенью своей шляпки (тончайший фетр «нулевка», бордовая лента натурального шелка, все прекрасного довоенного белградского качества, салон «Парижский филиал»).
Тршутка, как и просил Отто в своем завещании, в точности исполнила все, что касалось его останков. Прах Отто она доверила морским волнам. Где именно, не так уж и важно. Потому что он, который никогда в жизни не путешествовал, теперь, носимый подводными течениями, уже наверняка побывал даже в самых удаленных концах света.
Не знаю, зачем мне теперь жить, когда Тебя больше нет
Что касается Чиричевой, то она первой, полагая, что исполняет свой долг, что само Верховное командование от нее этого ожидает, раз она состоит в продолжительной и прочной связи с военнослужащим ЮНА, она первой в городе расписалась в книге соболезнований в связи со скоропостижной кончиной Тито. Она вывела там нечто высокопарное и бесконечно патетическое. Нечто в таком примерно духе: «Нет, не спрашивайте меня, не знаю, зачем мне теперь жить, когда Тебя больше нет!» А ведь у нее были самые серьезные намерения пожить еще о-го-го как...
Ускокович стал морским офицером. И со временем дослужился до старшего лейтенанта на фрегате. Служил он, разумеется, на море. И фрегат, разумеется, никогда не выходил из гавани, потому что ниже палубы у него были какие-то проблемы. Судя по фотографиям, сделанным во время церемонии бракосочетания с Чиричевой, он стал еще красивее. Прямой, словно аршин проглотил, ослепительно белый мундир, по всем правилам сидящая на голове фуражка (вышитый якорь, уютно устроившийся в гнезде из веточек лавра и оливы), белые перчатки... Эти парадные перчатки он не снимал даже в первую брачную ночь, а позже и во всех остальных случаях любовных утех с Чиричевой. Им обоим так нравилось. Чтобы все было безукоризненно.
Между тем, когда начались военные действия, Ускокович дезертировал одним из первых. Сбросил военно-морскую форму и смылся в гражданском костюмчике. Захватив с собой только водительские права категории «В» и навсегда покинув и стоявший на якоре фрегат, и Чиричеву. Некоторое время Чиричева пребывала в полном отчаянии, воображая себя потопленным фрегатом (а он, покинутый командой, беззащитный, действительно был уничтожен в ходе отважной операции противника). «Ах я несчастная, куда мне деваться, я чувствую себя так, словно мое машинное отделение заполняет вода!» — пожаловалась она как-то своей подруге, тоже состоявшей в военном браке. А потом начала вступать в связь с мужчинами, которые по роду своей деятельности носили белое. Сначала были фармацевты, потом стоматологи, ветеринары... А дальше и вовсе без особого разбора... Последним в этой череде оказался мясник. У него были шапочка и фартук, правда не безукоризненные. Мясник каждый день безжалостно избивал Чиричеву, но в одном всегда шел ей навстречу: когда они занимались любовью, надевал на голое тела свою рабочую одежду. Положа руку на сердце, фартук сидел на нем неважно, но в темноте супружеской спальни это не особенно бросалось в глаза.
То получше, то похуже
Я не удивился бы, узнав, что самые интимные подробности жизни Чиричевой распространял Чеканяц. Когда закрыли кинотеатр «Сутьеска», а потом на некоторое время и «Ибар», Чеканяц потерял возможность наблюдать за тем, чем занимаются те, кто помоложе. То есть не то чтобы совсем потерял, но в других местах это занятие оказалось небезопасным. Однажды он свалился с дерева, ветки которого достигали четвертого этажа жилого дома, и зазря сломал три ребра, потому что после первых поцелуев кто-то погасил в комнате свет. В другой раз чуть не утонул, когда бросился в Ибар, спасаясь от тех, за кем подглядывал на городском пляже. Поэтому в следующий раз, чтобы подсматривать за купающимися в городском бассейне, ему пришлось продырявить пальцем свежую газету (рубрику «Внутренняя политика»). Затем он рылся в интернете и подцепил вирус, так что за жалкие три минуты, пока он рассматривал фотографии обнаженных красавиц, ему прислали счет за телефон с такой суммой, которой хватило бы на десять дней отдыха на Таити. А еще он...
Чеканяцу полегчало, когда школьницы стали одеваться так же вызывающе, как женщины, работающие в известных кварталах. И когда женщины, работающие в известных кварталах, стали одеваться целомудренно, как школьницы. Да, сначала полегчало, но когда он понял, что этим же могут пользоваться и все остальные — на улице, в кафе, в магазинах, перед экранами телевизоров, — ему снова стало хуже. Тогда он попытался, как и многие другие, поменьше смотреть, а побольше показывать, но особо похвастать ему было нечем, и потому он начал страдать еще больше. А потом вернулся к безопасным пристрастиям молодости — приподнимать крышки, совать нос в чужие письма и бумажники, расспрашивать...
Я не хотел бы, чтобы меня поняли неправильно, по-видимому, эта «естественная человеческая потребность» все-таки не сыграла решающей роли, но Чеканяц нашел себе работу в одной неправительственной организации, которая занималась изучением общественного мнения. Там он наконец-то почувствовал себя на своем месте: он мог за всем наблюдать, обо всем иметь собственное мнение и при этом был надежно защищен, словно находился в каком-то огромном батискафе.
Кто кого держит
Фазан и Христина прошли по жизни рука об руку. Именно так, в прямом смысле этого слова: прошли по жизни рука об руку — поженились. Они по-прежнему были далеки друг от друга, как земля и небо, по-прежнему оставалось неясно, кто кого поддерживает, но они просто держались вместе, и всё. И народили кучу детишек...
Бывают ли более короткие, но при этом более длинные и одновременно более прекрасные истории?
Залп почетного караула
Цаца Капитана уволила «гражданское лицо на службе Югославской народной армии», то есть Джиджана. «Вы свободны! Я работала, а вы только пускали пыль в глаза!» — заявила она ему со слезами на глазах в духе великих див кинематографа, а потом повернулась к нему спиной и принялась смотреть в давно не мытое окно.
Джиджан, присоединившись к другим безработным, оказался на рынке, где начал торговать с лотка китайскими «мелками» и другими «истребителями» домашних насекомых. Он и по сей день там трудится, так же щегольски одетый, зазывает покупателей, нахваливает свой товар, машет руками, словно дирижирует филармоническим оркестром.
Цаца Капитанка написала несколько прошений, она направляла их сначала начальству местного гарнизона, потом командованию военного округа, в состав которого входил гарнизон, а потом и прямо в Генеральный штаб. В прошениях были четко указаны имена и фамилии, даты и время, проведенное на работе по «поддержке» конкретных воинских подразделений, с описанием всех позиций, которые она занимала, были процитированы все похвалы и даже вздохи, которые она при этом слышала, то есть получила. В целом, впечатляющая карьера, достойная быть описанной в романе: около четырех тысяч эпизодов. И безукоризненные характеристики. На основании чего она требовала официального признания ее капитанского чина и, следовательно, пенсионных льгот, прежде всего в части трудового стажа. Но эти «канцелярские крысы» ничего ей не ответили, они даже не удостоили ее письменного отказа. Когда Цаца Капитанка заболела тяжелой и неизлечимой болезнью (всех просим немедленно встать!), она предприняла последнюю, отчаянную попытку, заклиная хотя бы похоронить ее с воинскими почестями. Но «тыловики» и тут остались глухи к ее мольбам.