Парень некоторое время так сосредоточенно занимался карбюратором, что, казалось, забыл о Марье. Он даже начал напевать: «Упавшие листья шумят и шумят в саду…» А потом:
— Да ты, похоже, всю пыль с поля собрала. Хоть раз карбюратор-то чистила или нет? Видишь — бензин не поступает.
Марья перестала задираться, ворчание пария ей все больше и больше нравилось.
Парень прочистил карбюратор, поставил его на свое место, и через какую-то минуту мотор взревел, окутав их обоих густым дымом.
— Готово. Теперь можно и знакомиться. Сергей.
— Марья.
— Откуда?
— До этого считалась сявалкасинской.
— Соседи. Где работаешь?
— В магазине.
— Ха! Главная по водке.
— Нет, главная по соли. Целый амбар навален. Хочешь, приезжай.
— Что ж, может, и заеду. С тебя причитается сто грамм.
— И полкило не жалко.
Проверив, не ослабло ли привязанное к заднему сиденью ведро с малиной, Марья оседлала свою вновь ожившую машину и тронулась. Сергей, должно быть, долго глядел ей вслед: это она чувствовала, в этом была уверена. А еще, задним числом, она теперь корила себя за то, что так заносчиво и, в сущности, глупо разговаривала с парнем. Парень, по всему видать, хороший, надо бы малиной его угостить, а она даже спасибо не сказала.
Сергей прикатил в Сявалкасы на другой же день. И на третий, и на четвертый… Марья тоже выискивала самые разные предлоги, чтобы лишний раз съездить в леспромхоз.
Недолгой была эта первая любовь. Сергея перевели в один из северных леспромхозов, и он уехал. Уехал и как в воду канул: ни одного письма, ни одной строчки. Временами Марье думалось, что его напугала ее беременность. Но уж очень горькой была эта мысль, и ей хотелось думать, что причина была какая-то другая, хотя этой причины она не знает и по сей день.
Сегодня она опять видела Павла — они с Володей стояли у колхозного правления, — и он ей опять показался чем-то похожим на Сергея. Даже, пожалуй, больше, чем тогда ночью, когда она и разглядеть-то парня толком не смогла.
Марья скатала снежок, кинула им в ребят, а сама спряталась за ветлу. Парни тоже начали кидать в нее снежками, но они попадали в ветлу, а Марью не задевали. Павел с Володей, постепенно приближаясь, подошли совсем близко, и тогда Марья, выбежав им навстречу из своего укрытия, взяла целые пригоршни снега и кинула его прямо в лица ребятам. Еще, еще. Володя в конце концов убежал, а Павел и с места не тронулся. Лишь прикрыл лицо ладонью. А потом как-то изловчился, схватил Марью под мышки и поднял.
— В снег ее! В снег бросай! — послышался голос мужа.
Похоже, за баловством Марьи он следил с правленческого крыльца уже давно. И сейчас со смехом подбежал к Марье, залепил ей все лицо снегом и убежал назад. Марья все же настигла его и тоже забросала снегом…
В сенях раздался стук защелки, шарканье ног. Впустив за собой волну сырого весеннего воздуха, в избу вошел Трофим Матвеевич.
— Что так долго? Собранье, что ли, затянулось?
— После собранья звонил на станцию насчет вагонов. Обнадеживают, может, завтра же и найдут.
Марья вся собралась, насторожилась.
— Кого пошлешь?
— Сам хочу ехать.
Марья и виду не подала, что решение мужа ее обескуражило. Она с сочувствием взглянула на Трофима Матвеевича и спокойно сказала:
— Сев надвигается, а ты будешь сам где-то таскаться — что за необходимость… Вон, кум Виссар куда свободней. Он и съездит. Доверить тоже можно: как-никак парторг.
— Под его началом трактористы. Тоже глаз да глаз нужен.
— Ну уж незаменимый! Да что он умеет-то? Ремонтировать? Нет, сами они без него ремонтируют. Найди ему замену, и все дело. Вон Павел на целине бригадиром работал — его и назначь временно. Небось справится.
— Да ведь как довериться человеку, которого еще как следует не знаешь? — Трофим Матвеевич пристально поглядел на Марью, словно бы хотел сказать: что-то ты за этого Павла уж очень хлопочешь.
— Гляди. Мне-то что. Я только хочу, как тебе же лучше.
Пока муж мыл руки, Марья поставила на стол сыр, яйца, разожгла самовар.
— Выпьешь?
— Нет, нынче не буду.
— Тогда садись, ешь.
— Поесть-то я поем… У нас картошки сколь пудов будет?
— Своей? — Марья сделала вид, что ничего не знает.
— Конечно же, не соседской.
— Пудов сто двадцать. Не вешала.
— Жаль.
— Что жаль? Что не вешала?
— Да нет. Жаль, что не знал. На собрании дал слово пятьдесят пудов продать колхозу.
— Колхозу? Это за сколько-то там копеек пуд? Ни одного кило не дам. Лучше скормлю корове.