Не замечает, не видит парень, что кто-то идет за ним. Шагает себе, да и все. Щелкнула калитка, а вот и засветились окна.
Марья постояла-постояла у ворот и наконец-то решилась, открыла калитку, торопливо поднялась на крыльцо. Тут темновато, луна светит с другой, противоположной стороны. Показалось, что по улице кто-то идет, идет сюда, к дому Павла. Марья резко обернулась. Фу! Напугалась, а совсем зря. Между балясинами крыльца натянута проволока, а на ней висит стираное, заледеневшее полотенце. Оно-то со скрипом и качается на ветру.
Марья нащупала дверную скобу, чувствуя, как дрожит рука, как все внутри у нее дрожит и трепещет. Дернула дверь, и в нос ударило запахом нефти, железа и еще чего-то незнакомого. Тихо прошла сенями и — вот она последняя дверь. Там, за ней — он.
Марья постучала.
— Заходи, заходи! — донесся из-за двери его голос.
— Это я пожаловала… Добрый вечер. — Марья сама не узнала свой голос — какой-то чужой, деревянный.
Умывающийся Павел гремит на кухне рукомойником.
— Анна? Или ты, крестная?
— Нет, это я! — отозвалась Марья.
Обнаженный по пояс Павел вышел с полотенцем в руках.
— Марья Сергеевна? — видно было, что Павел удивлен. — Как это ты надоумилась? Проходи, садись, чего у дверей стоять?
— Я, Павел, к тебе по делу…
Марья все еще не могла взять нужного тона, все еще не знала, как держать себя, что говорить, потому и сразу ухватилась за «дело», как утопающий хватается за соломинку.
— Скоро и лето. А мотоцикл у меня не на ходу. Надо бы починить… Вот трос оборвался. Не отремонтируешь?
— Да ты пройди, присядь.
Не снимая пальто, Марья села на стул, осмотрелась. Белый потолок, чистые — похоже, недавно вымытые — бревенчатые стены. И крашеный пол тоже чист. Да кто же ему моет? Ясно, что чистота наведена женскими руками. Но чьи это руки? Только ли они касаются пола или обнимают и хозяина избы?.. А вот на лавке порядка нет: кучей лежат книги, рядом — рубашка, под лавкой — раскрытый чемодан.
Из-за переборки вышел одетый Павел.
— Порядок у тебя, Павел, — не утерпела Марья. — Ровно бы жена есть.
— Да я же говорил, что вдвоем живем, — улыбнулся Павел. — Домовой убирает.
Павел глядел на Марью и терялся в догадках. С какой бы это стати председателевой жене являться к нему? Трос, говорит. Но от них недалеко живет Петр, а до меня надо шагать больше версты…
И Павлу вспомнились глаза Марьи, какими она смотрела на него во время того завтрака. И понятной стала и ее стеснительность, и разговор о каком-то — будь он неладен — тросе.
Павел задернул занавески на окнах. Облегченный вздох Марьи словно бы сказал ему, что он поступил правильно. И то, что не в тросе дело, — тоже правильно…
— Ну, давай посмотрим твой трос.
Он повертел его в руке.
— Отремонтировать можно. Сварить электросваркой. По правде сказать, ручной тормоз не очень-то и нужен.
Павел пристально посмотрел на Марью. Та не выдержала его взгляд, смешалась, заторопилась:
— У меня и ножной не держит. Может, и его сваришь?
— Если надо — почему бы и нет.
— Коли так, с меня пол-литра. — Марья поставила на стол бутылку с коньяком. — А то и за погрузку тогда не выпили.
— Ну, это-то ты зря, — сказал Павел недовольно.
— Почему? Разве грешно выпить? Говорят, кто не пьет и не курит — наполовину женщина.
— Тогда я полная женщина, — засмеялся Павел.
— Не обижайся: народное присловье. За сколь купила, за столь и продаю.
— Народное — значит, верное… Ну, да что говорить: пришедшего гостя не выгоняют. А если есть что выпить, то надо приготовить и закуску. У меня, холостяка, не очень-то богато, но что-нибудь, однако же, найдем.
Павел достал яйца, остаток шыртапа, принесенного Володей.
— Дай я приготовлю, — вскочила со стула Марья.
Быстро сняв и повесив пальто, она осталась в одном платье. И когда Павел увидел ее такую — а без пальто, как приехал, ему видеть Марью еще не приходилось, — он невольно залюбовался ее стройной фигурой. И толстая коса до пояса с заплетенной в нее белой капроновой дейтой, и цвет платья, и его, точный по талии, покрой — все молодило Марью, делало ее совсем непохожей на замужнюю женщину.
— Павел, а к тебе никто не должен приходить?
— Вроде бы нет.
— Все же не лучше ли закрыть сени на крючок? А то вдруг кто явится и невесть что подумает.
«Если закроешься, куда больше будет оснований подумать невесть что», — хотел сказать Павел, но не сказал, а вышел и закрыл сени.