Никс прочитал мои мысли за мгновение и успел свалить в последнюю секунду, буквально просочиться в щель толщиной с волос.
И я остался один. Один в каменном мешке, на глубине как минимум трех метров ниже уровня земли, да еще и света кот наплакал… Кто-то другой на моем месте, возможно, запаниковал бы, но не я. Чего мне паниковать-то? Я однажды оказался заперт в такой крысиной норе, что процедурная Урмадана по сравнению с нею хоромами покажется! И торчал я там целых два дня, пока не разгадал чертов клинописный шифр и не нажал на символы в правильной последовательности, что деактивировало ловушку.
Так что нет, клаустрофобия меня не мучала.
Меня мучало кое-что другое.
Я чувствовал, что со мной что-то происходит.
— Никс… — тихо позвал я. — Ты тут?
Скавенджер не отозвался, чего не случалось еще ни разу. Значит, действительно ушел, слушаясь моей команды. Вот и хорошо. Не хватало только мне, чтобы еще и он пострадал.
Убедившись, что крыса нет в комнате, я сосредоточился на самом себе, на своих ощущениях. Меня будто потихоньку изнутри, словно где-то внутри меня надувался огромный воздушный шарик. Я закрыл глаза, концентрируясь на новых ощущениях…
И охренел.
Даже несмотря на то, что мои глаза были закрыты, я все видел. Буквально «все», потому что я смотрел не из моих глаз, — они же закрыты! — я смотрел вообще отовсюду! Я как будто построил эту комнату в 3д редакторе, а потом максимально поднял камеру, да еще и включил на ней максимальный угол обзора, чтобы видеть все и сразу.
А потом переключился на магическое зрение.
То самое магическое зрение, или, скорее, магическое чувство, которое помогало мне работать с артефактами, варить зелья и вообще всячески доказывать, что техномант — это звучит гордо. Вот только в этот раз я смотрел не на артефакт или зелье, в этот раз я смотрел на себя, причем со стороны… Но принципиально от этого ничего не менялось.
Я сам стал артефактом в своих собственных руках. Мое тело стало прозрачным, от него остались лишь тонкие линии, обозначающие физические границы. Все остальное пространство было заполнено сотнями и тысячами светящихся нитей. Короткие и длинные, толстые и тонкие, ветвящиеся, и прямые, как рельсы, пересекающиеся и одинокие, они заполняли весь мой организм, как кровеносная система на листе анатомического атласа…
Но я-то знал, что это не кровь. Это мана. Это тот самый мой магический потенциал, который заполняет каждую клетку моего тела. Это те самые мановые каналы, по которым мана перетекает туда, где она нужна.
И все эти потоки вели в одно и то же место — к вживленному в мою грудь камню, который сиял особенно ярко, привлекая к себе внимание.
Но и мановые каналы не отставали от него. Они тоже сияли от проходящей через них маны, но не постоянно, нет. Их свечение постоянно пульсировало, то затухая, то разгораясь с новой силой. И с каждой новой вспышкой каналы становились чуть-чуть, на какие-то микроны, но толще. Я это знал, потому что чувствовал, как они растут.
Это было больно, Мила не обманула. Но не настолько, как я ожидал. Примерно сравнимо с болью в растянутых на самую грань разрыва мышцах, когда маленький Джи, не жалея своих учеников, сажал их на шпагат. В первую секунду кажется, что это просто невыносимо, что большей боли испытать невозможно, потому что испытывать ее уже нечему — там все порвано нахрен и не подлежит восстановлению… Но проходит секунда, две, и боль потихоньку стихает, становится терпимой, и даже позволяет вдохнуть. И выдохнуть тоже.
Вот и сейчас я испытывал что-то подобное. Или вернее не «я», потому что я находился где-то вовне своего тела. Боль испытывало мое тело, а я воспринимал это отстраненно, словно оно меня не касалось вовсе.
Но то, что оно меня не касалось, не означает, что оно меня устраивало. Я видел, что эффективность роста моих мановых каналов далека от идеала. Камень в груди, который заменил мне магическое сердце, гнал ману по магическим венам, не разбирая, сколько куда отправить, всем раздавал поровну. Крошечные, толщиной с волос, «капиллярчики» получали столько же маны, сколько и огромные «аорты», в которые можно было палец засунуть. Естественно, для них это было слишком много, и они просто не выдерживали, лопались, излучая свободную ману наружу, где она снова отражалась от амальгитового поля и опять возвращалась в организм, заново вовлекаясь в этот бесконечный круговорот.
Потому люди и испытывают боль при прохождении процедуры — потому что она несовершенна и неконтролируема. Возможно, это было нормально в древние века, во времени дремучей магии, основанной больше на ритуалах и чувствах, нежели на каком-то понимании процессов…