— Не понимаю. Ты можешь целовать только тех, к кому испытываешь сильную привязанность? Это не так. Дело во мне? Я тебе неприятен?
Наверное, стоило разозлиться, приказать Каану замолчать, но злость почему-то не пришла. И раскаяние. Даже неловкость решила, что ее присутствие не требуется. Сек пожал плечами.
— Это субъективно и добровольно. Не могу объяснить. В конце концов, в человеческой психике я разбираюсь на том же уровне, что и ты.
Кажется, Каан тоже ждал взрыва, но, не дождавшись, выпрямился и сел, пристально глядя Секу в лицо.
— Больше всего сейчас я хотел бы тебя ударить, — сказал он ровным голосом.
— Ударь, — ответил Сек. Это было нестрашной угрозой: быстроты его реакции хватит, чтобы парировать удар, а потом, так можно согнать злость. Им обоим.
— Не могу.
Сек удивленно пошевелил щупальцами. Он помнил, что Каан говорил об этом, но не считал, что все настолько серьезно, чтобы не пройти со временем.
— Не могу, совсем! — добавил Каан, и, понизив голос, повторил: — Совсем.
Гнев догнал Сека запоздало и без причины, и он, едва разжимая губы, произнес:
— Я тебе не психолог и не тренажер. Разбирайся сам со своими проблемами!
Психолог! Сек вскочил на ноги. У него вдруг возникла одна идея — возможно, безумная и обреченная на провал, но все же это могло решить много проблем разом — если бы получилось. Песок, забравшийся под штанину, щекотно потек по ноге.
— Вставай. Мы возвращаемся.
— Но я еще не понял, в чем красота падающей галактики, — сказал Каан. Да и вряд ли сможет понять. Он вытащил из кармана что-то маленькое, круглое и, кажется, оранжевое, аккуратно положил на песок.
— Что это? — спросил Сек.
Сейчас Каан ответит: «Бомба», придется бежать к дверям изо всех сил — и не успеть.
— Фишка из казино, — ответил Каан. — У людей есть дурацкий обычай: оставлять деньги в тех местах, куда они хотят вернуться. Забавно, правда?
Сек посмотрел на него сверху вниз, но промолчал. Идея, конечно, сумасбродная, да и напарник откажется, но вдруг выйдет? Потом он протянул Каану руку, и тот после недолгого колебания взялся за нее.
Его ладонь была до странного холодной, как у таймлорда.
========== Уровень С. Недостающие фрагменты ==========
— …требуют отчаянных решений. Свободный мир стоит на пороге…
Клайд переступил с ноги на ногу. Бесконечно длинная витрина, уставленная гибкими экранами, транслировала огромное лицо. Лицо премьер-министра. Каждая капля пота на его лбу была размером с кулак. Высокое разрешение. Мозаика невидимых пикселей.
— …инопланетные технологии, попавшие в руки мерзавцев, привели Землю на грань катастрофы. Мы обязаны ответить адекватно и решительно, прекратить…
Интересно, что чувствовали сотрудники Торчвуда, когда Чемберлен объявлял войну нацистской Германии? Когда Британия вступала во Вторую мировую? Наверное, то же самое, что чувствовал сейчас Клайд. Усталость и раздражение.
— Мы объявляем войну. Преступникам. Террористам. Убийцам. Мы остановим тех, кто…
Нужно было установить временной замок: вместо пустующего супермаркета на углу теперь возвышалась какая-то странная инопланетная конструкция. Но пять минут назад премьер Чоудари обратился к народу, и теперь все стояли под дождем, слушая его речь.
— Китай. Индонезия. Вьетнам. Их преступные междоусобицы превратили всю планету в полигон…
Дождь барабанил по зонтикам, отбивая издевательскую чечетку. Клайд огляделся. Лица стоящих под зонтиками казались совсем одинаковыми, как у неписей в комиксах. Повторяющееся утомленное равнодушие.
— Ракеты смогут нанести точечный упреждающий удар…
— Самовлюбленный пиздюк этот Чоудари, — произнес знакомый голос за спиной, и Клайд обернулся.
— Гвен! — радостно воскликнул он.
Она стояла под большим ярко-красным зонтом. Волосы завивались от влаги, делая Гвен Купер похожей на очень рассерженную Медузу Горгону.
— Все никак не могут успокоиться! Война, война, война, как будто на шахтах свет клином сошелся, — громко заявила она и завертела головой, ища единомышленников. Кто-то в толпе выкрикнул: «Да!», но большинство сделали вид, что не слышат. Чоудари, закончив речь, проникновенно посмотрел в камеру. Десятки экранов отразили этот взгляд. В нем сквозило отчаяние, показывать которое, скорее всего, премьер не планировал.
— Они отправят наших детей умирать ради их сиюминутной выгоды и политических амбиций! — выкрикнула Гвен.
— А что мы можем сделать? — сердито спросил ее здоровенный парень в блестящем клеенчатом бомбере.
— Бороться! Высказать им, что думаете!
— Вот сама иди и высказывай! Тоже мне нашлась горластая, — проворчал парень и пошагал прочь. Толпа потихоньку расходилась. Дождь полил сильнее, небо цеплялось струями за крыши домов. Клайд натянул воротник на голову, но за шиворот все равно затекало.
— Давай, прячься сюда, — сказала Гвен и приподняла зонт.
— Ты все-таки решила вернуться? — спросил Клайд. Со спиц зонта текло еще сильнее, чем с неба, спина моментально промокла.
— А что, в стороне стоять? Они же угробят планету, если их не остановить.
Гвен немного поправилась с тех пор, как Клайд ее видел в последний раз, но ей это шло. Она выглядела внушительно и опасно, словно кариатида, которой в конце концов надоело держать потолок в Британском музее, и она, отбросив надоевшую за века капитель, отправилась на прогулку.
— Всем без разницы, — сказал Клайд.
— Сегодня без разницы, завтра без разницы, послезавтра открывают концлагеря. Помнишь День чуда? Моего отца тогда забрали эти ублюдки… он, конечно, умер потом, когда все закончилось, но почему он не мог умереть дома, как нормальный человек? Он что, не заслужил? Какого хрена они будут решать, что с нами делать, а что нет?
Гвен тараторила, не смолкая. Клайд забрал у нее зонтик и перехватил поудобнее, чтобы не текло за шиворот. О чем она говорит вообще? День чуда? Память подсовывала какие-то странные варианты, все, кажется, неправильные.
— Постой. Что за День чуда?
— День чуда, — раздраженно отозвалась Гвен. — Когда все стали бессмертными. В две тысячи одиннадцатом. Забыл, что ли? Как такое забудешь? Может, ты маленький был?
— Я уже школу закончил тогда, — обиделся Клайд. — Ага, вспоминается что-то. Пойдем, запрем эту штуку временным замком.
С Гвен всегда было просто работать. Она могла действовать на нервы, могла делать глупости, могла вести себя покровительственно, но никогда не усложняла обычных вещей. И не корчила из себя героиню… впрочем, такое со всеми иногда случалось. Сейчас она молча взяла второй замок и включила его с другой стороны, для подстраховки. Поля, столкнувшись, затрещали.
Люди, которые шли мимо, неодобрительно косились на Клайда и Гвен.
— Не могу понять, — сказал Клайд, когда, закончив, они подошли к внедорожнику. — Чоудари говорил про ракеты. Про ядерный удар. Это же третья мировая. Почему всем настолько пофиг? Я понимаю, по какой причине они не протестуют, но почему хотя бы не боятся? Мне всегда казалось: если начнется война, все побегут прятаться в бункерах и сметать с полок питьевую воду.
Гвен забралась на пассажирское сиденье, опустила солнцезащитный щиток и заглянула в зеркало.
— Когда постоянно творится какая-то дрянь, к ней привыкаешь, — ответила она, поправляя волосы. — А если дрянь начинается с чего-то мелкого, то, когда приходит крупное, просто устаешь бояться. Джек сказал бы, что всему виной надежда. Люди надеются, что все обойдется.
На запястье завибрировал комм, и Клайд включил связь. Легок на помине.
— Возвращайся в Хаб, — сказал Джек, не поздоровавшись. — Надо помочь найти кое-что в Хранилище.
— Ага, понял, Джек, — ответил Клайд. — Знаешь…
Гвен скорчила страшную рожу и приложила палец к губам.
— Что? — спросил Джек.
— Ничего. Сейчас приеду.
Он выключил звонок. Гвен широко улыбалась, высунув кончик языка между зубов.
— Не надо ему говорить. Пускай будет сюрприз, — сказала она довольным голосом.