Наградить человека честолюбием, не наделив талантом, — вот самое большое зло, какое может причинить ему судьба.
Нет людей, довольных своим положением из одной лишь скромности: обуздать честолюбие властны только религия да сила обстоятельств.
Посредственные люди боятся подчас высоких должностей, но если они их не ищут или отказываются от них, из этого следует лишь одно: они сознают свою посредственность.
Даже самый добродетельный человек иной раз, как и простолюдин, невольно преклоняется перед дарами Фортуны, потому что чувствует силу и выгоду власти; но он скрывает это чувство, как порок и признание в собственной слабости.
Если бы высокое положение зависело от заслуг в той же степени, в какой зависит от удачи, не нашлось бы человека, который не предпочел бы первые второй.
Удачников больше, чем талантов.
Уменью блюсти свою выгоду в переговорах нет нужды учиться долго: вся наша жизнь — непрерывная цепь хитростей и расчета.
Высокий пост — лучший учитель для высокого ума.
Ум нужней дипломату, чем министру: высокая должность избавляет иногда от необходимости иметь еще и дарование.
Когда войска побеждают, а страна в упадке, винить следует министра и только его — если, конечно, это он выбирает плохих генералов и мешает хорошим.
Ограничивать полномочия дипломата следует так, чтобы не ставить его способностям слишком узкие рамки или, по крайней мере, не стеснять его в выполнении данных ему инструкций. Он ведь вынужден вести переговоры не по своему разумению, а по воле министра, говорящего его устами и часто в разрез с его собственными взглядами. Разве так уж трудно найти достаточно верных и ловких людей, которым можно открыть тайную цель переговоров и доверить ведение их? Или, быть может, министры хотят быть душой всего и вся, не делясь ни с кем своими прерогативами? Кое-кто из них зашел в ревнивом властолюбии столь далеко, что пробует из своего кабинета направлять военные действия на самых отдаленных театрах, и приказы двора до такой степени закрепощают генералов, что тем почти невозможно использовать благоприятный поворот событий, хотя ответственность за неудачу по-прежнему ложится только на них.
Любой трактат — это как бы памятник вероломству государей.
В любом трактате проглядывает подчас немало двусмыслицы, а это доказывает, что каждая из договаривающихся сторон сознательно намеревалась нарушить его, как только представится возможность.
Войны меж европейскими народами ведутся нынче так гуманно, так ловко и приносят так мало выгоды, что их, отнюдь не ради парадокса, можно уподобить гражданской тяжбе, где судебные издержки превышают спорную сумму и действовать приходится не столько силой, сколько хитростью.
Какие услуги ни оказывай людям, им все равно не сделаешь столько добра, сколько, по их мнению, они заслуживают.
Приятельство и дружба плодят много неблагодарных.
Чем выше добродетель, тем злее зависть, чем щедрее великодушие, тем глубже неблагодарность: нам не по карману справедливость к выдающимся достоинствам.
Бедность не властна принизить сильную душу, богатство — возвысить низкую: славу сохраняют и в безвестности, позор постигает и на вершинах величия. Удача, почитаемая столь всемогущей, почти бессильна там, где нет природных дарований.
Влияние на людей дороже богатства.
Бывает, что и самая крупная выгода не в силах заставить нас отказаться от самых ничтожных благ.
Так ли уж важно для честолюбца, навсегда упустившего свое счастье, умрет он чуть более бедным или чуть более богатым?
Удержаться на высоте своего успеха или на уровне своего богатства — вот на что нужно больше всего ума.
Бывают весьма порядочные люди, которые умеют веселиться лишь на один манер — зло потешаясь над собеседниками.
Кое-кто заводит разговоры с кем попало так же панибратски и бесцеремонно, как мы оперлись бы в церкви на соседа, если бы нам стало худо.
Не иметь ни одного достоинства так же невозможно, как не иметь ни одного недостатка.
Довольствуйся добродетель сама собой, она была бы свойством не человеческим, но сверхъестественным.